Меня обступают друзья и подруги,Без них не сумел бы вести я рассказО жизни и смерти, любви и разлуке,О трудной эпохе, взлелеявшей нас. В дорогу! Поставлена первая веха,Исчеркан пока только первый листок. Тридцатые годы двадцатого века —Моих «Добровольцев» далекий исток. В Москве ослепительно жаркое лето,Котлами асфальтными полдень дымится,И в небо над городом серого цвета,Меж белым и синим исчезла граница. На новый автобус глазеет Тверская,Сбегая под горку к Охотному рядуЕще без деревьев, еще не такая,Как нынче, — открытая сердцу и взгляду. «Лоскутной гостиницы» старое зданьеСтоит на Манежной. Изгибами улицСюда пробираемся, как на свиданье,Бодрясь и робея, спеша и волнуясь. Здесь шахты контора. Толпа молодежиУ входа гудит. Невтерпеж комсомольцам;Известно друзьям и родителям тоже,Что строить метро ты пришел добровольцем,А тут медицинский осмотр — вот досада! —Встает на пути. Волноваться не надо. Гостиничный номер и узок и душен,И в этом преддверии МетрострояНа древний диван из потертого плюшаПрисели четыре еще не героя. Четыре юнца торопливо разделисьЧего вы боитесь, признайтесь, ребята?У самого рослого оспа на теле,Как дождик оставила след рябоватый. Второй худосочен. Цыплячьи ключицы,И плечи сутулые — все как угроза,что он для подземных работ не годитсяи тело бело как весною береза. А третий могуч. Под пушистою кожей,Как камушки мускулы ходят покато. Сидит он спокойный, немного похожийНа тех молодцов, что смеются с плакатов. Четвертым был я. Но не стоит об этом…Одним рождены мы Октябрьским рассветом. Для нашей души настоящая пыткаЧто мы не успели в амурские дали,Что домну без нас запустила МагниткаИ на Днепрострой мы чуть-чуть опоздали. «Давайте знакомиться — Коля Кайтанов», —Назвался высокий. И тут же чуть слышенХудышка поведал как важную тайнуЧто он парикмахер — Алеша Акишин. А третий назвался Уфимцевым Славой,Высокий, широкий, крутой, неприступный. (До локтя на левой руке и на правойСердца и Русалки наколоты крупно. )С путевкой Сокольнического райкомаПришел он, воспитанник детского дома. Чего ж пред осмотром ему волноваться?Возьмут непременно. Лишь глянут — и точка!А мы уже знаем, что парню семнадцать,И могут не взять: не хватает годочка.
Акишин к врачу отправляется первым. Идет как на казнь, распрощавшись со всеми. И доктору ясно — расшатаны нервыИ слабые легкие. Трудное племя!Короткое детство совпало с разрухой,Прошло по дорогам, историей взрытым,Макуху грызя, шелушась золотухой,С большой головой, с кривоногим рахитом. Осталось поставить лишь крест на анкете:Старик отобрать самых крепких обязан. Но, слезы в глазах пациента заметив,Смущается доктор и медлит с отказом. «Послушайте, юноша! Вам не под силуТакая работа. Я просто не вправе…Вернитесь на прежнюю службу, мой милый. Ну кто Вас такого-то в шахту направил?»«Я сам, понимаете, сам! Добровольно!Пустите под землю меня! Я здоровый!»И доктор перо отложил и невольноЗадумался над незадачею новой. Он выслушал сотни сердец. ПроходилиСквозь руки сухие и быстрые этиШахтеры с отметами угольной пыли,Бежавшие в город кулацкие дети,Сезонники из Пошехонья и дажеИскатели льгот и рабочего стажа. А нынче растрепаны и горласты,Пошли эти самые энтузиасты. «Вот странные люди! Зачем это надоПод землю, на самое трудное дело?С такими ни удержу нету, ни сладу!Жаль мы изучаем не душу, а тело». «Ступайте домой!» — «Не уйду, не просите!»«Ну, ладно, еще пожалеете сами…Я вам разрешаю, я просто вредитель…Теперь берегитесь: мы в сговоре с Вами!»«Спасибо, спасибо!» — И пулею к двери,Туда, где, нагие, на плюше потертомСидим мы втроем, сомневаясь и веря,Гадая, что сделает доктор с четвертым. Кайтанов пошел на осмотр. Он спокоен,Как перед атакой испытанный воин. Первейший арбатский драчун и задира,Он полон достоинств и даже раздетый. (Мы сразу увидели в нем бригадира,И он, вероятно, почувствовал это. )А доктор все пишет свои заключенья,В старинной манере перо нажимая,Причин учащенного сердцебиенья,Пожалуй, как следует не понимая. Я позже узнал ощущенье полета,Но мы его в праздничный день испытали,Когда проходные открылись воротаИ мы наконец-то шахтерами стали. Великое время заборов дощатых,Звезды автогенной и пыли цементной. В брезентовых робах проходят девчата,И наше волненье им слишком заметно. Осыпали смехом, как мелкою дробью,Но Коля на них посмотрел исподлобья —И только одна продолжала смеяться,Противясь какой-то неведомой силе,Опасной, когда тебе лишь 18. Была эта девушка широколица,Со вздернутой маленькой верхней губою,На острую шутку, видать, мастерица,Курноса, румяна, довольна собою. Сквозь этот веселый огонь, как в атаку,Мы шли вчетвером, улыбаясь неловко,Средь ящиков, бочек и рельсов к бараку,Где каждый по списку получит спецовку.
Книгогид использует cookie-файлы для того, чтобы сделать вашу работу с сайтом ещё более комфортной. Если Вы продолжаете пользоваться нашим сайтом, вы соглашаетесь на применение файлов cookie.