Читать онлайн «Набат»

Евгений Дмитриевич Люфанов

Набат

Глава первая

ЧЕЛОВЕК ВЕСЕЛОГО РЕМЕСЛА

Ветром, пылью и зноем перехватило дыхание у весны. Она притаилась за городом в степной балке, где под пологом ивняка еще держалась прохлада, и прильнула к земле, к дремотно журчащему роднику. Довольствуясь этим укромным затишьем, осыпала затененную балку цветами, слушала, как позванивают голубые и лиловые колокольчики, по-девичьи гадала на белых ромашковых лепестках и пила холодную родниковую воду.

Горожане, обливаясь потом, томясь от жары, хмурились и недобрым словом поминали эту весну, а хомутовский маляр Михаил Матвеич Агутин был, как всегда, в самом лучшем расположении духа.

— С хорошей погодкой, с веселым деньком! — приветствовал он друзей и знакомых. — Жарко?. . Что значит жарко?! Аккурат в самый раз, потому как маляр с солнышком завсегда дружбу водит. Опять же и ветерок этот взять: кому он — суховей, а нам — первый помощник. Прямо под кистью все сушит, только махать успевай.

— Безунывный, Матвеич, ты. И годы тебя не берут, — то ли с завистью, то ли с укором замечали ему.

— Неподвластен им, — весело отвечал маляр. — У меня хотя и порядком годов понакоплено, а я по-стариковски вести себя плохо выучен. Взаправдашний старик — он о покое заботится, о чайке после бани, а я еще, выходит, до этого не дорос. Считай, вовсе дите: привык с утра до вечера в люльке качаться да песни играть.

Голоса у маляра нет. Не поет, а скрипит он, раскачиваясь в своей люльке перед фасадом купеческого, поповского или чиновничьего дома. Послушная руке кисть свое дело делает, а Михаил Матвеич надсадно вытягивает застревающие в горле слова:

Маруся ты, Маруся, Открой свои глаза. Маруся отвечает: — Нельзя, я померла...

Пятьдесят восьмой год человеку, а степенности в нем никакой.

Он и теперь готов в свободную минуту поиграть с мальчишками в казанки или погонять голубей. Голуби — его давняя страсть, от отца ее перенял. Обжигая пятки о накаленную солнцем крышу, приплясывая и громыхая железом, любил он зычно присвистывать и крутить над головой длинный шест с развевающейся на нем тряпкой, заставляя голубей все выше и выше взмывать в небо. И если к его стае прибивался чужак, то Агутин весь мир забывал.

В пору давней молодости даже день свадьбы не удержал его от голубей. Ехал он на извозчике с невестой из-под венца и увидел, что вместе с его голубями описывает в небе круги будто накаленный заходящим солнцем какой-то красногрудый чужак. Не задумываясь ни минуты, махнул жених с дребезжащей пролетки прямо к своей голубятне.

— Миша, Миша... Куда ты?. .

Туда, куда надо. Дрожащими от нетерпения руками подгонял опустившихся на крышу дома своих голубей, направляя их шестом к откинутой решетчатой дверце, и не спускал глаз с пламенеющего чужака. Боялся поглубже вздохнуть и прижимал локоть к сердцу, чтобы оно не так громко стучало. Не спугнуть бы неосторожным торопливым движением, но и не прозевать, не упустить... Спешить нельзя и мешкать опасно. А чужак сидел на краю желоба и, пропуская одного за другим агутинских голубей к дверце, ворковал да топтался на месте. Словно нарочно испытывал терпение голубятника. Того и жди, с минуты на минуту прибежит хозяин, — похоже, что красногрудый из стаи сапожника Клейменова. Подтрухнет сапожник своих голубей — из рук вырвет добычу.