Читать онлайн «Экстренный случай»

ПОНЕДЕЛЬНИК,

10 октября

1

Все кардиохирурги — сукины дети, и Конвэй не составляет исключения. Он ворвался к нам в патолабораторию, не сняв зеленого хирургического халата и шапочки, трясясь от ярости. Осатанев, Конвэй стискивает зубы и монотонно цедит слова. Лицо его краснеет, а на висках проступают багровые пятна.

— Кретины, — шипел Конвэй, — проклятые кретины! — Он изо всей мочи стукнул кулаком по стене — склянки в шкафах задребезжали.

Мы все понимали, в чем дело. Конвэй делает в день по две операции на сердце, причем первая начинается в половине седьмого утра. Если два часа спустя он появляется в патолаборатории, причина тому может быть только одна.

— Безрукий идиот, дурак! — Конвэй поддал ногой корзинку для мусора. Она, гремя, покатилась по полу.

Иногда объектом его ярости становился ассистент, производивший вскрытие грудной клетки, иногда сестры, иногда техники по аппарату искусственного кровообращения. Как ни странно, ярость его никогда не обрушивалась на самого доктора Конвэя.

— Приличного анестезиолога мне не видать, — шипел Конвэй сквозь зубы, — хоть до ста лет живи!

Мы переглянулись. На этот раз речь шла о Херби. Раза четыре в год виноватым оказывался он. Все остальное время они с Конвэем были добрыми друзьями. Конвэй превозносил его до небес, называл лучшим наркотизатором в стране.

Но четыре раза в год на Херберта Лендсмана возлагалась ответственность за «сне», что на медицинском жаргоне означает «смерть на столе». При операциях на сердце это случается нередко: в пятнадцати случаях из ста у большинства хирургов, в восьми случаях из ста у таких светил, как Конвэй.

Разумеется, в Бостоне ходили сплетни насчет того, каким образом он умудряется удерживать этот процент (именуемый хирургами — «процент убоя») на столь низком уровне. Говорили, что Конвэй не связывается с людьми старыми.

Говорили, что Конвэй не допускает никаких новшеств, никаких рискованных процедур. Все это неправда. Конвэи держал свой «процент убоя» на низком уровне потому, что был превосходным хирургом. Только поэтому!

— Сволочь проклятая, идиот! — говорил Конвэй, злобно озираясь по сторонам.  — Кто сегодня дежурит?

— Я, — ответил я. В тот день старшим патологоанатомом в лаборатории был я. Все должно было проходить через меня.  — Вам нужен будет стол?

— Да! — сказал он и ругнулся.

— Когда?

— Сегодня вечером.

Такая уж у Конвэя была привычка. Он всегда делал вскрытия по вечерам, часто заканчивая работу поздно ночью.

— Я сообщу в методкабинет, — сказал я, — они резервируют для вас отдельный бокс.

— Ладно! — Он опять выругался и стукнул кулаком по столу.  — И ведь угораздило же — мать четырех детей!

— Я отдам распоряжение все подготовить.

— Отдала концы прежде, чем мы дошли до желудочка! Бесповоротно! Массировали сердце тридцать минут, и ни черта!

Он поднял кверху руки, повернул их — жестом хирурга — ладонями к себе и посмотрел с укором на свои пальцы, словно обвиняя их в предательстве. «В сущности, они ведь его предали», — подумал я.

— Господи! — сказал Конвэй.  — Почему я не дерматолог? Еще не было случая, чтобы дерматолог уложил кого-то в гроб.