Юлия Чернова
Венец Кошачьей королевы
Все началось с земляники. Не оттолкни мой царственный брат серебряное блюдо, полное спелых ягод, ничего бы не случилось. Но он оттолкнул, презрительно скривив рот, и мне оставалось только молча облизнуться. Королевские кошки тоже облизывались, но они отходили вразвалочку от золоченых мисок, когда уже ни кусочка проглотить не могли. А я еще ни кусочка не положила в рот. Мне хотелось земляники, пахнущей лесом и солнцем земляники, такой спелой, что ягоды, казалось, сами растают во рту.
Но кто же удостаивает вниманием блюдо, отвергнутое королем? Все равно, что рукоплескать пьесе, автор которой монарху не угоден.
Брат брезгливо ковырял двузубой вилкой истекавшее кремом пирожное. Неужели, достигнув тридцати лет, я обрету такое же кислое выражение лица и скучающий взгляд? Брат значительно превосходит меня годами, к тому же он король по рождению и воспитанию, тогда как я стала принцессой совсем недавно. Мой отец – покойный государь, но моя матушка – дочка трактирщика. Его величество, объезжая свои владения, изволил остановиться на одну ночь в деревенском трактире, а спустя девять месяцев на свет появилась я. Весть эта каким-то чудом достигла королевских ушей, но как раз в то время монарх вел две войны, а потом заключал мирные соглашения, а потом строил крепости, а потом отправлял корабли открывать новые земли, а потом… Словом, он собирался признать меня и возвысить, да за государственными делами было недосуг. Я прожила вольные пятнадцать лет, проверяя выносливость своих ног – в полях, остроту глаза – в лесу, глубину дыхания – в реке. Лишь усердие мое не подверглось испытанию: мама редко призывала помочь в трактире, щадя королевскую кровь.
Но вот монарх занедужил и решил: настало время подвести итог земным делам. Вспомнив о душе, он вспомнил обо мне, и потребовал от сына клятвы.
Принц – в кругу придворных – торжественно поклялся обо мне позаботиться, избавив от низкой доли. На беду, его высочество счел обещание, данное у смертного ложа отца, – священным.Когда принц стал королем, меня забрали от матери и заточили – в корсет, в гранитный замок, в переполненную людьми столицу. Миновало три года. Мои подружки пели свадебные песни, потом – колыбельные. Я же распыляла дни, постигая премудрости этикета. Ведь это так важно – три или два шага надо сделать вперед, приветствуя монарха. Оказывается, жить нельзя, не решив: кому из родичей следует отвечать поклоном на поклон, а кому достаточно только кивнуть. Я училась скрывать усталость и голод, а главное – привязанность и неприязнь. Постигала, что можно поплатиться жизнью, ответив на простейший вопрос впрямую: «да» или «нет». А главное, усваивала – раз и навсегда – никому в мире (кроме моей матери, оставшейся за лесами и полями) нет ни малейшего дела до песчинки, торжественно именуемой принцессой.
Землянику унесли. Брат, конечно, не заметил моего огорчения, а я побоялась выказать его открыто. Сегодня обнаружишь вкус, отличный от королевского, – завтра будешь заподозрена в измене.