Читать онлайн «Утюги и алмазы»

Евреи Розенфельды, человек шесть-восемь, жили в Магадане. Им нравилось, скрипя сердце. Пока впрямую не всплыл далёкий Израиль, печальный, как рахат-лукум. Он посмотрел на них из-под тяжёлых век и позвал детей своих. Сжалось сердце. Розенфельды сказали друг другу: поедем, чтоб дети наши обрели Родину, а дети детей наших не догадались бы даже, что есть на свете Чужбина.

Старшие евреи заплакали, они не понимали, зачем Магадан им чужбина. Магадан — это суровый голодноватый край, но эти восемь человек евреев родились там, и их родители тоже родились там, в Израиле же никто из них не рождался, и им было боязно. Но надо было ехать, чтобы рождать в Израиле и раз, и два, и три, чтоб потом сказать: во-он бежит кудрявое дитя на золотистых ножках, и сердечко у него лёгонькое, а в душе сладковатый сквозняк милого детства, это дитя другой страны не знает, это тутошнее дитя. Радуйтесь! Им захотелось изведать эту необычную радость.

Все Розенфельды продали квартиры и стали жить у племянника, Алика Розенфельда в его единственной комнатке. В ожидании, когда отпустят. Стало тесно, но более-менее разрозненная родня (от великих холодных просторов их слегка разметало) с удивлением заметила, что не раздражается от нестерпимой тесноты, а, наоборот, сильней жмётся друг к другу. А ведь все они имели просторные квартиры, в отличие от русского рабочего класса. Что и говорить, евреи жить умеют!

И вот они жмутся друг к другу в однокомнатной скорлупке Алика, не понимая, почему не раздражаются, и тут вспоминают: в ветхозаветные времена люди так и жили — это в них перед скитаниями заныла струна смуглых патриархальных времён.

Вечерами старики собирались у окна и вполголоса обсуждали: много ли было горя? — не больше, чем хитрости; а счастья — не меньше покоя. Но оглядеться, чтобы увидеть лучшие судьбы, было нельзя — кругом, в суровом Магадане, в тиши его зимнего вечера мерцали такие же жизни этого города. Такие, да не такие — им до конца терпеть эту нелюбящую землю и не знать, что жизнь их есть просто длинное терпение.

Старики смотрели в окно на синеющий снег и тайно вздыхали, вспоминая скрипучие пимики своего детства. Они спрашивали друг у друга, смогут ли они выучить тяжёлый шоколадный иврит, а если смогут, то что станет с этим языком, на котором они сейчас говорят, тайно друг от друга прошёптывая про себя: «Мой родной язык». Говорить на этом чужом, но единственном языке стало неловко, и старики много молчали, глядя в окно на блистающий, синеющий снег. Где следы от маленьких пимиков? Сурово и царственно блистал девственный снег.

А молодёжь в это время грезила на кухне. Алик Розенфельд, зеленоватый, худенький юноша, умеющий ловко рисовать цветные картинки, прислушивался к тугим стукам своего сердечка. Он знал — его ждут великие картины, которые он нарисует в Израиле. Тут же пониже, в ногах, баловались младшие. Они мечтали полететь на самолёте.

Проданные квартиры принесли Розенфельдам двадцать тысяч рублей.

Решено было купить на эти деньги бриллиантов в ювелирном магазине и отвезти эти твёрдые, злые камушки в Израиль. Наверное, чтобы южная страна поняла, наконец, как нестерпимо сверкает снег в Магадане вечером. Конечно, евреи тут схитрили: дело в том, что СССР не позволяет вывозить из себя бриллианты в другие страны. Будь ты хоть Франция! СССР на это чихало. Не позволяет и всё! Тут какая-то неясность. Вы, человек накопивший, покупаете приглянувшийся бриллиант на свои деньги, а не на его, не СэСэСэРа. Пока покупаете, СССР молчит, как воды в рот набрало, а как только вы захотите увезти камень в другую страну, оно орёт, что это его собственность. Ну и само бы покупало! Тут неясно. Нет. Прямому человеку не осилить. Он поглядит на опасный блеск камней, плюнет и пойдёт дальше. И даже думать про это нельзя, а то с ума можно сойти. Ну, например, если это собственность СэСэСэРа, то что же оно свою собственную собственность выставило на продажу? Даёт поносить что ли? Какое-то оно странное. Ну да ладно.