МУЗЕЙ, ЕГО СМЫСЛ И НАЗНАЧЕНИЕ
Наш век, гордый и самолюбивый (т. е. «цивилизованный» и «культурный»), желая выразить
презрение к какому-либо произведению, не знает другого, более презрительного выражения, как
«сдать его в архив, в музей... ». Уже по этому можно судить, насколько искренна благодарность
потомства, например, к гениям-изобретателям, да и вообще к предкам, к которым обыкновенно так
жестоки бывают современники. Во всяком случае почтение, выраженное «музейски», в нынешнем
смысле этого слова, не лишено лицемерия и заключает в себе двусмысленность; а потому музей, в
смысле презрения, и музей, в смысле почтения, это такое противоречие, которое нуждается в
разрешении (Примеч. 1ое). Дóлжно, однако, заметить, что презрение к сдаваемому в архив совершенно неосновательно и
происходит оттого, что наш век решительно неспособен сознавать свои недостатки. Если бы он не
был лишен этой способности, то, конечно, признал бы не позорною, а истинно почетною сдачу в
музей, например, первого парохода, который до этой сдачи занимался, быть может, перевозкою
негров или же перевозкою мануфактурного вздора и стал затем негоден к употреблению для этой
цели. И возможно ли найти, придумать для этого парохода или вообще для чего бы то ни было, для
каких бы то ни было произведений такое употребление, вынужденное прекращение которого могло
бы вызвать сожаление? Такое употребление было бы несомненно выше, а не ниже бездействия,
составляющего участь всего сдаваемого в музей!. . Перевозка или доставка, например, хлеба?!. Но
хлеб перевозится из села в город; торг же города с селом — не братский обмен, служить которому
было бы почетно.
Точно так же и перевозка войска не братское дело!. . И тем не менее, если музей
есть только хранилище, хотя бы даже почетное, то сдача в него, как в могилу, хотя бы и
сопровождаемая художественным или ученым, т. е. мертвым, восстановлением, не может
заключать в себе ничего хорошего, и в этом случае уничтожительное значение, которое ему
придается, имеет основание. Но если сдача в архив, как только в хранилище, заслуживает
презрения, а мертвое восстановление не удовлетворяет живых существ, то и оставаться в жизни
такой, какова она есть, также не почетно: покой и смерть, вечный разлад и борьба — одинаковое
зло; и лицемерие неизбежно, пока музей — только хранилище, только — мертвое восстановление,
а жизнь — только борьба. А между тем хранилище все расширяется, тем больше, чем энергичнее становится борьба,
усиление которой столь же несомненно. Понятно, что век, называющий себя прогрессивным, будет
тем обильнее, тем богаче «сдачами» в музей, чем он вернее своему названию века прогресса. Прогресс, правильнее сказать, борьбу, поставляющую столько жертв музею, избавляющему
сдаваемое в него от небратской деятельности, можно было бы не считать носящею боль и
смертоносною, если бы каждое произведение не имело своего автора-творца и если бы прогресс не
был вытеснением живого. Но прогресс есть именно производство мертвых вещей, сопровождаемое
вытеснением живых людей; он может быть назван истинным, действительным адом, тогда как
музей, если и есть рай, то еще только проективный, так как он есть собирание под видом старых
вещей (ветоши) душ отшедших, умерших.