Елена Мартынова
О чём молчат женщины. Рассказы
Михайловна
Михайловна проснулась от настойчивого писка будильника. Поморщилась от резкого звука и шмякнула на ощупь по кнопке. Затем резко выдохнула и моложаво вскочила с кровати.
Довольно крякнула. И не скажешь, что 56. «Я еще и-го-го!» – подумала она, но тут же скрючилась от резкой боли: камни в поджелудочной напомнили о себе.
Полпятого… Ночь на дворе, из приоткрытого окна тянет осенней прохладой и немного сыростью. Но она знала, что этот запах – не с улицы. За 30 лет, что она жила в этом обшарпанном довоенном доме, он пропитал все вещи, еду, да что говорить, жизнь. И она никак не могла к нему привыкнуть. И каждое её утро шло по одному и тому же сценарию.
Сначала радостное полуспортивное пробуждение и надежда на то, что сегодня будет легче, чем вчера. А потом этот запах, приземлявший все смелые планы.
Но размышлять об этом было некогда. Уже через час ей надо будет приступить к уборке двора, а до этого обязательно приготовить Лёве плотный завтрак (точнее – ужин): он возвращался с ночной смены.
Вообще-то, сыновей у неё было двое. Старший, Николай, давно обзавёлся семьёй и переехал в другой город. Видели они его нечасто.
Спроси Михайловну, какого сына она любит больше, и она, конечно же, возмутится, всплеснёт руками и с матерком начнёт вас убеждать, что оба пацана ей дороги. Но на самом-то деле все – и сыновья тоже – знали ответ. Не зря Лёва в свои 25 не уезжал от матери, не зря каждый вечер перед началом его смены они тратили ужин на игру в «Когда уже съедешь от мамки? Никогда».
А ведь сын не был мямлей, не прятался за её юбкой, но в то же время всегда был отдушиной. Главным призом в её тяжелой жизни.Он разделил её на «до» и «после».
И не только потому, что в итоге она осталась с двумя парнями на руках, без работы и крыши над головой. Как она говорила: «Был муж – объелся груш и добавил, что не дюж».
Не только потому, что пришлось возвращаться в дом к больной плохо ходившей матери с не самым лёгким характером. И уже через полгода после Лёвиного рождения выйти на каторжную работу в гранитной мастерской. По колено в воде, в скрюченном положении, 12 часов в сутки обрабатывать каменные булдыжки, а бывало, и таскать их на себе.
Не потому, что после, согнувшись в три погибели от того, что много часов простояла в одном положении, бежала к своим малышам, к недовольной матери – кормить, стирать, готовить, учить уроки. А оттого, что когда они ложились спать, можно было обнять своих мальчиков. Размещались все трое на старом пружинистом диване. И, когда она поворачивалась на свой любимый правый бок, Лёва буквально душил её спину в объятьях. Как маленький мишка-коала, которого мама носит на загривке. Как ласковый котёнок, который может всю ночь пролежать в одном положении, только бы мама отдохнула. Это Лёва, встречая с работы, цепко хватался за её закоченевшие руки и тёр их, пытаясь вылечить мамины больные пальцы.
Когда дело дошло до садика, он не плакал. Но болел так сильно, что врачи только разводили руками: откуда такой хилый взялся в их закалённой пролетарской семье? Ходил за ней хвостом на работу, сидел, свернувшись калачиком в углу мастерской, пытался даже чем-то помочь. Ту работу, правда, тоже пришлось оставить: не могла она всё время таскать туда больного ребенка. Так и началась её «карьера» уборщицы – она устроилась в ночной бар. Теперь можно было днем сидеть с Лёвой, водить Колю в садик или школу (мать к тому времени умерла), а ночью закрывать их в квартире на два замка и идти работать.