Нина Савушкина
Небесный лыжник
© Савушкина Н. , текст, 2015.
© «Геликон Плюс», макет, 2015.
* * * В. А. Лейкину – моему литературному гуру
Часть 1. Внутри часов (стихи восьмидесятых и девяностых)
Внутри часов
Мне кажется, я в этот мир попала,как бабочка в настенные часы,где стрелок заострённые усыслегка дрожат в предчувствии обвалавнутри часов, где циферблат распух,отведав будто времени пощёчин,где маятник летает, скособочен,царапая мой запотевший слух. Но, оказалось, время истекло,как спелый плод, раздавленный пятою,и точка, вытянувшись запятою,налипла трещиною на стекло. Так расшатался мир свинцовых гирь,прогнулся, точно ветхие подмостки. Растерянно застыл на перекрёсткеавтоинспектор, толстый, как снегирь,не ведая, куда направить лётвсех бабочек, оставшихся без крова,пока потоком воздуха сырогоих времени корова не слизнёт. А мне осталось, зацепившись тут —внутри часов, как в избранном застенке,разглядывать узор пыльцы на стенке,где мои крылья также отцветут. * * * Осенний стих, написанный зимой,является некстати, как хромойпроситель за похлёбкой даровою. Почти на четверть года запоздав,встаёт в дверях он – скромен и лукав,с котомкой, полной старою травою. Жгуты травы поддерживают связь,осеннюю желтеющую грязьмешая с зимним заревом с востока. Доброжелателен, как аноним,былого голос. Я иду за ниммеж частных дач и бурых водостоков. Здесь даже снег ложится под угломк строеньям, предназначенным на слом. В снежинках пропылённого фарфорастоит природа, как настенный пласт,и пробивают сумерки и настстеклянные затылки светофора. Но осень не вернуть, не возвратить. И взгляд нельзя от снега отвратить. Осенний стих – нескладный переросток, —испарину листвы и луж хранивнутри. Перед презрением бронивсё стянуто чугунною коростой. Мы вспять идём. Постукиванье ног,и сказочной зимы стеклянный рог,и оторопь февральских красных пальцевотщёлкивают в такт: «Пляши, пляши». Но памятник стоит вверху. В тишинад ним горит звезда.
Звезда скитальцев. * * * В тот год вневременной и незаконныйзима не вышла на дежурство в срок. Её сосульки голубой шнурокпока не тяготил карниз оконный. А воздух был – как плавленый сырок —бесформенный, размякший и зловонный…Темнело, впрочем, вовремя. Но мглав тот год крещенским холодом не жгла. Мы собирались в Комнате досуга —в тот год нам дозволялась эта блажь. Нас жизнь не била – это был массаж,но руки сами скручивались туго,как выжатые простыни. Фиксажпохож на память, как на гроб – фрамуга. Черта здесь обнаружится одна —добротны крышки, нет, однако, дна. Мы собирались… Тишина меж намиступала в грубых шерстяных носках. И треугольной жилкою в вискахподрагивала в нас (как в лампах пламя)надежда. Мы на низеньких мосткахусловились встречать своё цунами…Волна прошла, и треть из нас на дне. Что ищут остальные в прошлом дне? * * * В трамвайном стекле отразился мой скошенный глаз. Он смотрит на дом, чья окраска напомнила квас —коричневый, в белых потёках; и так одинок он,что в крайнем из окон представить мне хочется вас. Вы там почему-то сидите почти стариком,задумавшим вспомнить всех тех, кто был с вами знаком. Душа ваша в прошлом, а тело пока с настоящимпытается сладить, как ключ с проржавевшим замком. Зимою, спросонья, мерещится в дальнем углу,что тот, кто меняет пластинку и ставит иглу,почти что телесен… Но звук механических песенстарательней ножниц надкусит пятнистую мглу. Потёртые тени в эпоху больших сквозняковбесформенной пылью стирает со стен, потолков. На месте, согретом тенями, – отныне портреты. Художник, исполнивший их, не совсем бестолков. Портреты, истлев, принимают обличья теней. И эти постигнет такая же участь, но в нейне будет резона. Плоды грозового сезонане делают тени. При жизни им было темней…Чугунный фонарь возле вашего дома рогат…Вкушая кофейный напиток – плохой суррогат,Вы смотрите вдаль, где лиловый, как пламя спиртовки,мигает рассвет – подогретый вчерашний закат.
