Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада,О благая Венера! Под небом скользящих созвездийЖизнью ты наполняешь и всё судоносное море,И плодородные земли; тобою все сущие твариЖить начинают и свет, родившися, солнечный видят. Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньемТучи уходят с небес, земля–искусница пышныйСтелет цветочный ковер, улыбаются волны морские,И небосвода лазурь сияет разлившимся светом. Ибо весеннего дня лишь только откроется облик,И, встрепенувшись от пут, Фавоний живительный дунет,Первыми весть о тебе и твоем появленьи, богиня,Птицы небес подают, пронзенные в сердце тобою. Следом и скот, одичав, по пастбищам носится тучнымИ через реки плывет, обаяньем твоим упоенный,Страстно стремясь за тобой, куда ты его увлекаешь. И, наконец, по морям, по горам и по бурным потокам,По густолиственным птиц обиталищам, долам зеленым,Всюду внедряя любовь упоительно–сладкую в сердце,Ты возбуждаешь у всех к продолжению рода желанье. Ибо одна ты в руках своих держишь кормило природы,И ничего без тебя на божественный свет не родится,Радости нет без тебя никакой и прелести в мире. Будь же пособницей мне при создании этой поэмы,Что о природе вещей я теперь написать собираюсьМеммия милому сыну, которого ты пожелалаВсеми дарами почтить и достоинством щедро украсить. Даруй поэтому ты словам моим вечную прелесть,Сделав тем временем так, чтоб жестокие распри и войныИ на земле, и в морях повсюду замолкли и стихли. Ты ведь одна, только ты можешь радовать мирным покоемСмертных людей, ибо всем военным делом жестокимВедает Марс всеоружный, который так часто, сраженныйВечною раной любви, на твое склоняется лоно;Снизу глядя на тебя, запрокинувши стройную шею,Жадные взоры свои насыщает любовью, богиня,И, приоткрывши уста, твое он впивает дыханье. Тут, всеблагая, его, лежащего так, наклонившисьТелом священным своим, обойми и, отрадные речиС уст изливая, проси, достославная, мира для римлян. Ибо ни мы продолжать работу не можем спокойноВ трудные родины дни, ни Меммия отпрыск не смеетЭтой тяжелой порой уклониться от общего дела. * * *Ты же теперь напряги свой слух и свой ум прозорливыйОсвободи от забот, достоверному внемля ученью,Чтобы дары, приносимые мной с беспристрастным усердьем,Прежде чем, их оценить, с презрением прочь не отринул. Ибо о сущности высшей небес и богов собираюсьЯ рассуждать для тебя и вещей объясняю начала,Всё из которых творит, умножает, питает природаИ на которые всё после гибели вновь разлагает. Их, объясняя их суть, материей мы называемИ для вещей родовыми телами обычно, а такжеИх семенами вещей мы зовем и считаем теламиМы изначальными, ибо началом всего они служат. В те времена, как у всех на глазах безобразно влачиласьЖизнь людей на земле под религии тягостным гнетом,С областей неба главу являвшей, взирая оттудаЛиком ужасным своим на смертных, поверженных долу,Эллин впервые один осмелился смертные взорыПротив нее обратить и отважился выступить против. И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грознымНебо его запугать не могли, но, напротив, сильнееДуха решимость его побуждали к тому, чтобы крепкийВрат природы затвор он первый сломить устремился. Силою духа живой одержал он победу, и вышелОн далеко за предел ограды огненной мира,По безграничным пройдя своей мыслью и духом пространствам. Как победитель, он нам сообщает оттуда, что можетПроисходить, что не может, какая конечная силаКаждой вещи дана и какой ей предел установлен. Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятоюПопрана, нас же самих победа возносит до неба. Тут одного я боюсь: чтобы как–нибудь ты не подумал,Что приобщаешься мной к нечестивым ученьям, вступаяНа преступлений стезю. Но, напротив, религия большеИ нечестивых сама и преступных деяний рождала. Было в Авлиде ведь так, где жертвенник Тривии ДевыИфианассиной был осквернен неповинною кровью,Пролитой греков вождями — героями лучшими войска. Только лишь девы власы повязкой обвили священнойИ по обеим щекам равномерно концы опустили,Только узрела она, что подавленный горем родительПред алтарем предстоит, а прислужники нож укрывают,Что проливают, глядя на нее, сограждане слезы,В страхе немея, она к земле преклонила колени. И не могло ей тогда, несчастной, помочь, что впервыеИмя отца даровала она, родившись, Атриду. На руки мужи ее, дрожащую телом, подъялиИ к алтарю понесли. Но не с тем, чтобы после обрядаПри песнопеньях итти громогласных во славу Гимена,Но чтобы ей, непорочной, у самого брака порогаГнусно рукою отца быть убитой, как жертве печальной,Для ниспосланья судам счастливого выхода в море. Вот к злодеяньям каким побуждала религия смертных. Ты, ужасающим сам поддаваясь вещаньям пророков,Будешь стремиться отпасть от меня ежечасно, пожалуй. Сколько ведь, право, они способны придумать нелепыхБредней, могущих смутить и нарушить все жизни устоиИ безмятежность твою отравить окончательно страхом!Да и понятно вполне: если б знали наверное люди,Что существует конец их мытарствам, они хоть какой–тоДать бы отпор суеверьям могли и угрозам пророков. Ныне ж ни способов нет ни возможности с ними бороться,Так как по смерти должны все вечной кары страшиться,Если природа души неизвестна: рождается ль вместеС телом она или в тех, кто родился, внедряется после,Вместе ли с нами она погибает, расторгнута смертью,Или же к Орку во тьму и к пустынным озерам нисходит,Или в животных иных воплощается вышнею волей,Как это Энний вещал, с живописных высот ГеликонаПервый принесший венок, сплетенный из зелени вечной,Средь италийских племен стяжавший блестящую славу. Впрочем, помимо того, в бессмертных стихах как оракулЭнний вещает, что есть Ахерузии некая область,Место, куда не тела и не души являются наши,Но только призраки их удивительно бледного вида. Он говорит, что ему появился оттуда ГомераВечно цветущего лик, начавший горькие слезыЛить и природу вещей открывать в своих изреченьях. Вот почему мы должны не только в небесных явленьяхДать себе полный отчет: в движениях солнца с луною,Как происходят они, и какой совершается силойВсё на земле, но и то со вниманием разумом чуткимВыяснить, в чем состоит души природа и духа;Так же, как то, что порой пугает во время болезниНас наяву иль когда мы покоимся сном непробудным,Так что как будто бы мы иль воочию видим, иль слышимТех, кого смерть унесла и чьи кости объяты землею. Не сомневаюсь я в том, что учения темные грековЯсно в латинских стихах изложить затруднительно будет:Главное, к новым словам прибегать мне нередко придетсяПри нищете языка и наличии новых понятий. Доблесть, однако, твоя и надежда с тобой насладитьсяМилою дружбой меня побуждает к тому, чтобы всякийТруд одолеть и без сна проводить за ним ясные ночиВ поисках слов и стихов, которыми мне удалось быУм твой таким озарить блистающим светом, которыйВзорам твоим бы открыл глубоко сокровенные вещи. Значит, изгнать этот страх из души и потемки рассеятьДолжны не солнца лучи и не света сиянье дневного,Но природа сама своим видом и внутренним строем. За основание тут мы берем положенье такое:Из ничего не творится ничто по божественной воле. И оттого только страх всех смертных объемлет, что многоВидят явлений они на земле и на небе нередко,Коих причины никак усмотреть и понять не умеют,И полагают, что всё это божьим веленьем творится. Если же будем мы знать, что ничто не способно возникнутьИз ничего, то тогда мы гораздо яснее увидимНаших заданий предмет: и откуда являются вещи,И каким образом всё происходит без помощи свыше. Если бы из ничего в самом деле являлися вещи,Всяких пород существа безо всяких семян бы рождались:Так, например, из морей возникали бы люди, из суши —Рыб чешуйчатых род и пернатые, с неба срывался бКрупный и мелкий скот, и породы бы диких животныхРазных, неведомо как, появлялись в полях и пустынях. И на деревьях плоды не имели бы стойкого вида,Но изменялись бы все произвольно на дереве каждом. Ведь, коль бы тел родовых у отдельных вещей не имелось,Определенную мать эти вещи имели бы разве?Но, так как всё из семян созидается определенных,И возникают на свет и родятся все вещи оттуда,Где и материя есть и тела изначальные каждой,То потому и нельзя, чтобы всё из всего нарождалось,Ибо отдельным вещам особые силы присущи. Кроме того, почему распускается роза весною,Летом же зреют хлеба, виноградные осенью гроздья,Иначе, как потому, что, когда в свое время сольютсяОпределенных вещей семена, возникают созданьяБлагоприятной порой, когда безопасно выводитНежные вещи на свет земли животворная сила?Иначе, из ничего возникая, внезапно бы вещиНеподходящей порой в неизвестные сроки являлись,Ибо тогда б никаких не имелось начал первородных,Что от стеченья могли б удержаться в ненужное время. Да и развитье вещей для соития семени в сроке(Если бы из ничего возникали они) не нуждалось. В юношей сразу тогда б превращались грудные младенцы. Из–под земли бы внезапно деревья выскакивать стали. Но очевидно, что так никогда не бывает, и вещиВсе постепенно растут из известных семян, как и должно,Род свой при этом всегда сохраняя. Ты видишь отсюда,Что из материи всё вырастает своей и живет ей. Также заметь: без дождей ежегодных в известную поруРадостных почва плодов приносить никогда не могла бы,Да и порода живых созданий, корму лишившись,Род умножать свой и жизнь обеспечить была бы не в силах. Можно скорее признать, что имеется множество общихТел у различных вещей, — как в словах одинаковых знаков, — Чем, что возможно вещам без первичных начал зарождатьсяИ, наконец, почему не была в состояньи природаСделать такими людей, чтобы вброд проходили по морюИли руками могли расторгнуть великие горыИ поколенья людей превзойти продолжительной жизнью,Иначе, как потому, что всему, что способно родиться,При зарожденьи дана материи точная доля?Из ничего, словом, должно признать, ничто не родится,Ибо все вещи должны иметь семена, из которыхВыйти могли бы они и пробиться на воздух прозрачный. И, в заключенье, раз почва полей обработанных лучшеДикой земли и дает она пахарю лучшие всходы,То, очевидно, начала вещей обретаются в почве;Мы же, ворочая в ней сошником плодородные глыбыИ разрыхляя земельный покров, побуждаем их к жизни. Если же не было б их, ты бы видел, что всё без работыНашей само по себе возникало бы лучше гораздо. Надо добавить еще: на тела основные природаВсё разлагает опять и в ничто ничего не приводит. Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы смертны,То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая;Не было б вовсе нужды и в какой–нибудь силе, могущейИх по частям разорвать и все связи меж ними расторгнуть,Но, так как все состоят из вечного семени вещи,То до тех пор, пока им не встретится внешняя сила,Или такая, что их изнутри чрез пустоты разрушит,Гибели полной вещей никогда не допустят природа. Кроме того, коль всему, что от старости в ветхость приходит,Время приносит конец, материю всю истребляя,Как и откуда тогда возрождает Венера животныхИз роду в род, иль откуда земля–искусница можетИз роду в род их кормить и растить, доставляя им пищу?Как и откуда ключи и текущие издали рекиПолнят моря? И откуда эфир питает созвездья?Должно ведь было бы всё, чему смертное тело присуще,Быть истребленным давно бесконечного времени днями. Если ж в теченье всего миновавшего ранее векаБыли тела, из каких состоит этот мир, обновляясь,То, несомненно, они обладают бессмертной природойИ потому ничему невозможно в ничто обратиться. И, наконец, от одной и той же причины и силыГибла бы каждая вещь, не будь материя вечнойИ не скрепляй она всё своим большим иль меньшим сцепленьем:Прикосновенье одно всему причиняло бы гибель,Ибо, ведь, если ничто не имело бы вечного тела,Всякая сила могла б сплетенье любое расторгнуть. Но, раз на деле начал сцепления между собоюМногоразличны и вся существует материя вечно,Тело вещей до тех пор нерушимо, пока не столкнетсяС силой, которая их сочетанье способна разрушить. Так что, мы видим, отнюдь не в ничто превращаются вещи,Но разлагаются все на тела основные обратно. И в заключенье: дожди исчезают, когда их низвергнетСверху родитель–эфир на земли материнское лоно. Но наливаются злаки взамен, зеленеют листвоюВетви дерев, и растут, отягчаясь плодами, деревья. Весь человеческий род и звери питаются ими,И расцветают кругом города поколением юным,И оглашается лес густолиственный пением птичьим;Жирное стадо овец, отдыхая на пастбище тучном,В неге ленивой лежит, и, белея, молочная влагаКаплет из полных сосцов, а там уж и юное племяНа неокрепших ногах по мягкому прыгает лугу,Соком хмельным молока опьяняя мозги молодые. Словом, не гибнет ничто, как будто совсем погибая,Так как природа всегда возрождает одно из другогоИ ничему не дает без смерти другого родиться. Так как теперь доказал я уже, что вещам невозможноИз ничего возникать и, родившись, в ничто обращаться,То, чтоб к словам моим ты с недоверием всё ж не отнессяИз–за того, что начала вещей недоступны для глаза,Выслушай то, что скажу, и ты сам, несомненно, признаешь,Что существуют тела, которых мы видеть не можем. Ветер, во–первых, морей неистово волны бичует,Рушит громады судов и небесные тучи разносит,Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,Мощные валит стволы, неприступные горные выси,Лес низвергая, трясет порывисто: так, налетая,Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным. Стало быть, ветры — тела, но только незримые нами. Море и земли они вздымают, небесные тучиБурно крутят и влекут внезапно поднявшимся вихрем;И не иначе текут они, всё пред собой повергая,Как и вода, по природе своей хоть и мягкая, мчитсяМощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев. Крепкие даже мосты устоять под внезапным напоромВод неспособны: с такой необузданной силой несетсяЛивнем взмущенный поток, ударяя в устои и сваи. Опустошает он всё, грохоча; под водою уноситКамней громады и все преграды сметает волнами. Так совершенно должны устремляться и ветра порывы. Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любуюСторону, гонят они всё то, что встречают, и рушат,Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчемВсё, захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят. Стало быть, ветры — тела, повторяю, незримые нами,Раз и по свойствам они, и по действиям могут сравнитьсяС водами мощными рек, обладающих видимым телом. Далее, запахи мы обоняем различного рода,Хоть и не видим совсем, как в ноздри они проникают. Также палящей жары или холода нам не приметитьЗреньем своим никогда, да и звук увидать невозможно. Но это всё обладает, однако, телесной природой,Если способно оно приводить наши чувства в движенье:Ведь осязать, как и быть осязаемым, тело лишь может. И, наконец, на морском берегу, разбивающем волны,Платье сыреет всегда, а на солнце вися, оно сохнет;Видеть, однако, нельзя, как влага на нем оседает,Да и не видно того, как она исчезает от зноя. Значит, дробится вода на такие мельчайшие части,Что недоступны они совершенно для нашего глаза. Так и кольцо изнутри, что долгое время на пальцеНосится, из году в год становится тоньше и тоньше;Капля за каплей долбит, упадая, скалу; искривленныйПлуга железный сошник незаметно стирается в почве;И мостовую дорог, мощеную камнями, видимСтертой ногами толпы; и правые руки у статуйБронзовых возле ворот городских постепенно худеютОт припадания к ним проходящего мило народа. Нам очевидно, что вещь от стиранья становится меньше,Но отделение тел, из нее каждый миг уходящих,Нашим глазам усмотреть запретила природа ревниво,И в заключенье: того, что и дни придают, и природаМало–помалу к вещам, заставляя расти постепенно,Нам не увидеть никак и при всей изощренности зренья. Также в вещах, что хиреть начинают от старости дряхлой,Как и в приморских камнях, изъеденных едкою солью,Ты не усмотришь того, что из них каждый миг убывает. Так при посредстве невидимых тел управляет природа. Но не заполнено всё веществом и не держится тесноСплоченным с разных сторон: в вещах пустота существует. Знать это будет тебе полезно по многим причинамИ не допустит тебя заблуждаться в бесплодных исканьях,Сущность вселенной познать, не давая словам моим веры. Вот почему несомненна наличность пустого пространства:Без пустоты никуда вещам невозможно бы вовсеДвигаться было; ведь то, что является признаком тела:Противодействовать и не пускать — препятствием вечнымБыло б вещам, и ничто бы тогда не могло продвигаться,Ибо ничто, отступив, не дало бы начала движенью. В самом же деле в морях, на земле и в небесных высотахМногоразличным путем совершается много движенийПеред глазами у нас; а не будь пустоты, то не толькоВещи никак не могли б пребывать в непрестанном движеньи,Но и на свет никогда появиться ничто не могло бы,Ибо лежала б всегда материя стиснутой всюду. Кроме того, и при всей своей видимой плотности, вещиВсё ж, как увидишь сейчас, всегда будут пористы телом:Так, сквозь каменья пещер сочится текучая влагаВод, и слезятся они обильными каплями всюду;Всюду по телу живых созданий расходится пища;Да и деревья растут и плоды в свое время приносят,Так как от самых корней растекается пища повсюду,Вверх по стволу проходя и по веткам везде пробегая;Звуки идут через стены домов и замкнутые двери,Внутрь пролетая; мороз до костей проникает жестокий. Если б пустот никаких, по каким бы тела проходили,Не было, ты бы никак явлений таких не увидел. И, наконец, почему мы видим, что многие вещиВесом тяжеле других, по объему нисколько не меньших?Ведь, коль в клубке шерстяном содержится столько же тела,Сколько и в слитке свинца, то и весить он столько же должен,Ибо всё книзу давить является признаком тела,Наоборот: пустота по природе своей невесома. Так что, коль что–нибудь легче другого того же размера,Больше в себе пустоты заключает оно очевидно. Наоборот: если что тяжелее, то, стало быть, большеТела имеется в нем, а порожнего меньше гораздо. Значит, бесспорно к вещам примешано то, что стремимсяРазумом чутким найти и что мы пустотой называем. Здесь мне придется тебя, чтоб от истины ты не отвлекся,Предостеречь от того, что иные порой измышляют. Так говорят, что вода, уступая чешуйчатым рыбам,Путь им во влаге дает, ибо сзади они оставляютМесто, где могут опять сливаться отшедшие струи;Также и прочим вещам, взаимно меняясь местами,Двигаться можно, хотя и заполнено всюду пространство. Но основанье таких объяснений заведомо ложно,Ибо куда ж, наконец, в самом деле, продвинуться рыбам,Ежели места вода им не даст? И обратно: куда жеСмогут струи отступить, если двигаться рыбы не смогут?Так что, иль надо тела лишить совершенно движенья,Или же надо признать, что в вещах пустота существуетИ что отсюда берут начало движения вещи. И в заключенье: коль два обширные тела, столкнувшись,Быстро отскочат одно от другого, то воздух, конечно,Должен всю ту пустоту захватить, что меж них получилась;Но, и врываясь туда отовсюду стремительным током,Все–таки сразу всего заполнить пространства не сможет:Он непременно займет сначала ближайшее место,Следом другое за ним, а затем уж и все остальные. Если же думает кто, что тела оттого разлететьсяМогут, что воздух тогда сжимается, — мыслит неверно. Ибо пустым тут становится то, что им не было раньшеИ заполняется то, что прежде пустым пребывало;Да и не может никак таким образом воздух сгущаться;А если б даже и мог, то не мог бы он сжаться, считаю,Без пустоты и свои все части сплотить воедино. Сколько поэтому ты ни медлил бы, мне возражая,Все же придется признать, что в вещах пустота существует. Также и много других собрать бы я мог доказательств,Чтобы еще подтвердить несомненность моих рассуждений,Но и следов, что я здесь слегка лишь наметил, довольно,Чтобы ты чутким умом доследовал все остальное. Ибо, как гончие псы чутьем на горах открываютЛогова диких зверей, густою укрытые чащей,Только на след нападут и на верную выйдут дорогу,Так же усмотришь и ты постепенно одно из другогоВ этого рода вещах и, повсюду по следу проникнув,Истину сам извлечешь, в потаенных сокрытую дебрях. Если ж ты медлишь теперь и склонен еще сомневаться,Вот что открыто тогда могу обещать тебе, Меммий:Столь изобильной струей, исходящей из мощных истоковПолного сердца, моя вдохновенная речь изольется,Что прокрадется, боюсь, тем временем дряхлая старостьВ наши с тобою тела и жизни нам узы расторгнет,Прежде чем я исчерпать успею запас доказательствХоть для одной из вещей, что я здесь излагаю стихами. Но продолжаю я нить своего рассуждения снова. Всю, самоё по себе, составляют природу две вещи:Это, во–первых, тела, во–вторых же, пустое пространство,Где пребывают они и где двигаться могут различно. Что существуют тела, — непосредственно в том убеждаетЗдравый смысл; а когда мы ему доверяться не станем,То и не сможем совсем, не зная, на что положиться,Мы рассуждать о вещах каких–нибудь тайных и скрытых. Если ж пространства иль места, что мы пустотой называем,Не было б вовсе, тела не могли бы нигде находитьсяИ не могли б никуда и двигаться также различно,Как я на это тебе указал уже несколько раньше. Кроме того, привести ничего ты не мог бы такого,Что и не тело и что к пустоте вместе с тем не причастноИ оказаться могло б какой–нибудь третьей природы. Ибо наличное всё непременно быть чем–нибудь должно,Будь оно иль велико, или самых ничтожных размеров:Коль осязанью оно хоть несколько будет доступно,Тел совокупность умножит собой и к итогу причтется;Если же будет совсем недоступно оно осязаньюИ не поставит преград прохожденью любого предмета,Полостью будет оно, что мы пустотой называем. Кроме того, всё то, что само по себе существует,Действует или само, иль подвержено действию будет,Иль будет тем, где вещам находиться и двигаться можно. Действовать иль подвергаться воздействию тело лишь может,Быть же вместилищем тел может только пустое пространство. Так что самой по себе средь вещей оказаться не может,Вне пустоты и вне тел, какой–нибудь третьей природы,Иль ощутимой когда–либо помощью нашего чувства,Или такой, что она разуменью была бы доступна. Ибо всё то, что мы можем назвать, то окажется свойствомЭтих обоих начал иль явлением, как ты увидишь. Свойство есть то, что никак отделить иль отнять невозможноБез разрушенья того, чему оно будет присуще:Вес у камней, у огня теплота, у воды ее влажность,Тел ощущаемость всех и неощутимость пустого. Рабство, напротив того, иль бедность, или богатство,Как и свобода, война и согласье, и всё, что природу,При появленьи своем иль уходе, отнюдь не меняет,Всё это мы, как и должно, явлением здесь называем. Также и времени нет самого по себе, но предметыСами ведут к ощущенью того, что в веках совершилось,Что происходит теперь и что воспоследует позже. И неизбежно признать, что никем ощущаться не можетВремя само по себе, вне движения тел и покоя. Также, когда говорят об увозе Тиндаровой дщериИль поражении Трои сынов на войне, то не должноДумать, что сами собой существуют события эти,Так как людей, при которых явления эти свершились,Невозвратимо уже унесло миновавшее время. Ибо всё то, что свершится, явленьем быть названо можетИль поколений людских, или мест, где всё это случится. Если б, к тому ж, у вещей ни материи не было вовсе,Ни пространства и места, в котором всё происходит,То никогда красотой Тиндариды раздутое пламяСтрасти любовной, в груди Александра Фригийца пылая,Славных боев не зажгло бы на поприще брани свирепой,И никогда бы и конь деревянный тайком от троянцевНочью Пергама не сжег, извергнув грекорожденных. Ясно ты видишь теперь, что у всех без изъятья деянийНи самобытности нет, ни сущности той, как у тела,И не имеют они никакого сродства с пустотою;Но ты по праву скорей называть их явленьями можешьТела, а также и места, в котором всё происходит. Дальше, тела иль вещей представляют собою начала,Или они состоят из стеченья частиц изначальных. Эти начала вещей ничему не под силу разрушить:Плотностью тела своей они всё, наконец, побеждают. Правда, представить себе затруднительно то, что возможноЧто–нибудь в мире найти с безусловною плотностью тела:Даже сквозь стены домов проникают небесные молньи,Как голоса или крик; огонь раскаляет железо,Скалы трещат, рассыпаясь в куски от свирепого жара,Золото крепость свою теряет, в пылу расплавляясь,Жидким становится лед побежденной пламенем меди,Сквозь серебро и тепло и пронзительный холод проходят. То и другое всегда мы чувствуем, взявши, как должно,Чашу рукою, когда она полнится влагой росистой. Видимо, нет ничего, таким образом, плотного в мире. Но коль и разум, а с ним и природа вещей принуждаютДумать иначе, то здесь мы в немногих стихах истолкуем,Что существуют такие тела, что и прочны и вечны:Это — вещей семена и начала в учении нашем,То, из чего получился весь мир, существующий ныне. Прежде всего, раз уж найдено здесь основное различьеМежду вещами двумя, по их двоякой природе, — Именно, телом и местом, в котором всё происходит, —То существуют они непременно вполне самобытно. Ибо, где есть то пространство, что мы пустотой называем,Тела там нет, а везде, где только находится тело,Там оказаться никак не может пустого пространства. Значит, начальные плотны тела, и нет пустоты в них. Так как, затем, в производных вещах пустоту мы находим,Плотное должно ее вещество окружать непременно;Да и нельзя допустить на основе разумной, чтоб вещиВ теле своем пустоту, сокровенно тая, содержали,Ежели плотность того отрицать, что ее заключает. Далее: только одно вещества сочетание можетБыть в состояньи в себе заключать пустое пространство;И потому вещество, состоя из плотного тела,Может быть вечным, хотя разлагается всё остальное. Далее, если б нигде никакой пустоты не встречалось,Плотным являлось бы всё; и напротив, коль тел бы известныхНе было, чтобы заполнить места, что они занимают,Всё б оказалось тогда и пустым, и порожним пространством. Значит, везде пустота, очевидно, сменяется телом,Ибо ни полности нет совершенной нигде во вселенной,Ни пустоты, а тела существуют известные только,Что полнотой разграничить способны пустое пространство. Эти тела ни от внешних толчков разлагаться не могут,Ни, изнутри чем–нибудь пораженные, врозь распадаться,Ни от воздействия силы иной уничтожиться вовсе,Как я на это тебе указал уже несколько раньше. Без пустоты ведь ничто, очевидно, разбиться не можетИли же сломленным быть, или на–двое быть рассеченным,Или же влагу вбирать, а равно и пронзительный холод,Или палящий огонь, от чего разрушаются вещи. Так что, чем более вещи в себе пустоты заключают,Тем и скорей это всё до конца уничтожить их может. Если ж начальные плотны тела, если нет пустоты в них,Как я учил, то должны они вечными быть непременно. Если же, кроме того, не была бы материя вечной,То совершенно в ничто обратились давно бы все вещи,Из ничего бы тогда возрождалось и всё, что мы видим. Но, раз уж я доказал, что ничто созидаться не можетИз ничего, и всё то, что родилось, в ничто обращаться,Первоначалам должно быть присуще бессмертное тело,Чтобы все вещи могли при кончине на них разлагаться,И не иссяк бы запас вещества для вещей возрожденья. Первоначала вещей, таким образом, просты и плотны,Иначе ведь не могли бы они, сохраняясь веками,От бесконечных времен и досель восстанавливать вещи. И, наконец, не поставь никакого предела природаДля раздробленья вещей, тела материи ныне,Силой минувших веков раздробившись, дошли до того бы,Что ничему уж, из них зачатому, в известное времяБыло б пробиться нельзя до высшего жизни предела. Ибо, мы видим, скорей что угодно разрушиться может,Чем восстановленным быть; поэтому то, что доселеДолгие дни и века бесконечных времен миновавшихВрозь разнесли, раздробив и на мелкие части расторгнувВновь в остальные века никогда не могло б воссоздаться. Но, несомненно, предел раздробленью известный положен,Так как мы видим, что вещь возрождается каждая снова,И установлен вещам, сообразно с их родом, предельныйСрок, когда могут они достигнуть жизни расцвета.
Надо добавить сюда еще то, что, хотя совершенноПлотны тела основные, однако вполне объяснимо,Как из них воздух, вода, и земля, и огонь — всё, что мягко, — Может возникнуть, какой созидается всё это силой,Если в составе вещей пустоты заключается примесь. Если ж, напротив, вещей начала мягкими были б,Взяться откуда могли и твердый кремень, и железо, —Это нельзя объяснить, потому что тогда изначальныхВсех оснований своих совершенно лишится природа. Значит, начала вещей в существе своем просты и плотны. Большая сплоченность их доставляет предметам возможностьБолее твердыми быть и выказывать большие силы. Далее, если б совсем не положено было пределаДля раздробления тел, то должны бы, однако, от векаДаже доныне в вещах тела сохраняться, которыхНе постигала еще до сих пор никакая опасность. Но если эти тела по природе дробленью доступны,То непонятно тогда, почему же они сохранились,Испоконь века всегда подвергаясь несчетным ударам. Так как затем, наконец, положены твердые граниКаждому роду вещей для их разрастанья и жизни,Раз установлено, что, сообразно законам природы,Могут они породить и чего совершенно не могут,Раз перемен никаких не бывает, а всё неизменно,Так что и птицы всегда в своем оперении пестромПятна на теле хранят, присущие каждой породе,То и материя вся должна пребывать неизменнойВ теле отдельных пород. Ведь, если б могли изменятьсяПервоначала вещей, подчиняясь каким–то причинам,Было б неясно для нас и то совершенно, что можетПроисходить, что не может, какая конечная силаКаждой вещи дана и какой ей предел установлен. И не могли б столько раз повторяться в отдельных породахСвойства природные, нрав и быт, и движения предков. Далее, так как есть предельная некая точкаТела того, что уже недоступно для нашего чувства,То, несомненно, она совсем не делима на части,Будучи меньше всего по природе своей; и отдельно,Самостоятельно, быть не могла никогда и не сможет,Ибо другого она единая первая доля,Вслед за которой еще подобные ей, по порядкуСомкнутым строем сплотясь, образуют телесную сущность;Так как самим по себе им быть невозможно, то, значит,Держатся вместе они, и ничто их не может расторгнуть. Первоначала вещей, таким образом, просты и плотны,Стиснуты будучи крепко, сцепленьем частей наименьших,Но не являясь притом скопленьем отдельных частичек,А отличаясь скорей вековечной своей простотою. И ничего ни отторгнуть у них, ни уменьшить природаНе допускает уже, семена для вещей сберегая. Если не будет, затем, ничего наименьшего, будетИз бесконечных частей состоять и мельчайшее тело:У половины всегда найдется своя половина,И для деленья нигде не окажется вовсе предела. Чем отличишь ты тогда наименьшую вещь от вселенной?Ровно, поверь мне, ничем. Потому что, хотя никакогоНет у вселенной конца, но ведь даже мельчайшие вещиИз бесконечных частей состоять одинаково будут. Здравый, однако же, смысл отрицает, что этому веритьМожет наш ум, и тебе остается признать неизбежноСуществованье того, что совсем неделимо, являясьПо существу наименьшим. А если оно существует,Должно признать, что тела изначальные плотны и вечны. Если бы всё, наконец, природа, творящая вещи,На наименьшие части дробиться опять заставляла,Снова она никогда ничего возрождать не могла бы. Ведь у того, что в себе никаких уж частей не содержит,Нет совсем ничего, что материи производящейНеобходимо иметь: сочетаний различных и веса,Всяких движений, толчков, из чего созидаются вещи. Вследствие этого те, кто считал, что все вещи возниклиЛишь из огня, и огонь полагали основою мира,Кажется мне, далеко уклонились от здравого смысла. Их предводителем был Гераклит, завязавший сраженье,По темноте языка знаменитый у греков, но большеСлава его у пустых, чем у строгих искателей правды. Ибо дивятся глупцы и встречают с любовным почтеньемВсё, что находят они в изреченьях запутанных скрытым;Истинным то признают, что приятно ласкает им ухо,То, что красивых речей и созвучий прикрашено блеском. Как же, спрошу я, могли получиться столь разные вещи,Если единственно лишь из огня они чистого вышли?Ведь не могло бы помочь нимало, коль жгучий сгущался бИль разрежался огонь, если б части огня сохранялиТу же природу, какой обладает огонь в его целом. Ведь, при стяженьи частей, только резче бы пыл становился,При разделеньи же их и рассеяньи — был бы слабее. Большего тут ничего, будь уверен, случиться не может,Не говоря уж о том, что никак не могло бы возникнутьСтолько различных вещей из огней, то сгущенных, то редких,Также еще, допускай в вещах пустоты они примесь,Было б возможно огням и сгущаться и делаться реже;«Музы» однакоже их, замечая, что часто впадаютВ противоречья они, допускать пустоту избегают,В страхе пред трудным путем уклоняются с верной дороги,Вовсе не видя того, что, не будь пустоты, непременноВсё бы сгуститься должно, из всего бы должно получитьсяТело одно, ничего не способное выделить быстро,Как раскаленный огонь испускает и жар и сиянье,Изобличая, что в нем совершенно не сплочены части. Если ж считают они, что каким–нибудь образом можетВ соединеньи огонь потухать и менять свою сущность,То, очевидно, (коль так доводить до конца рассужденье)Сгинет весь огненный пыл и в ничто обратится, и будетИз ничего возникать таким образом всё, что творится. Ведь коль из граней своих что–нибудь, изменяясь, выходит,Это тем самым есть смерть для того, чем оно было раньше. А потому и должно пребывать нерушимое нечто,Ибо иначе в ничто у тебя обратятся все вещи,И возникать из него вещей изобилие будет. Так как, однако, тела несомненные есть, у которыхБез изменений всегда остается всё та же природа,Коих уход, иль приход, или смена порядка меняютВсё существо у вещей и одно превращают в другое,То, очевидно, они и не огненной вовсе природы. Было б, поверь, всё равно, что одни исчезали б, другиеВновь притекали б, и свой изменяли б иные порядок,Если б природу огня они все сохраняли при этом;Ибо всегда бы огнем оставались и все их созданья. Дело же, думаю, в том, что тела существуют, которыхВстречи, движения, строй, положения их и фигурыМогут огонь порождать, а меняя порядок, меняютТакже, природу, и нет ни с огнем у них сходства, ни с вещьюКроме того никакой, способною к чувствам направитьНашим тела и касаньем своим осязанье затронуть. А говорить, что все вещи — огонь и что истинной вещиМежду вещей ни одной помимо огня не бывает,Как утверждает опять всё он же, ведь это безумье!Ибо он сам восстает против чувств, отправляясь от чувства,И потрясает он то, на чем зиждется вся достоверность,Сам же постигнув из них и то, что огнем называет. Чувства, он верит, огонь постигают вполне достоверно,А остальное, что нам не менее явно, — нисколько. Мненье такое пустым я считаю и прямо безумным. Ибо на что же еще полагаться нам? Что достовернейЧувств может быть для того, чтобы правду и ложь разграничить?Кроме того, почему, отвергнувши всё остальное,Нам предпочтенье отдать одной только пыла природеА не отринуть огонь и что–то иное оставить?То и другое, поверь, одинаково будет нелепо. Вследствие этого те, кто считал, что все вещи возниклиЛишь из огня, и огонь полагали основою мира,Так же, как те, кто почел за основу всего мирозданьяВоздух, равно как и те, кто думал, что влага способнаВещи сама созидать, или мнил, что земля образуетВсё, превращаясь сама в природу вещей всевозможных,Кажется мне, далеко от истины в сторону сбились. К этим прибавь еще тех, кто начала вещей удвояет,С воздухом вместе огонь сочетая иль воду с землею,Иль за основу всего принимает четыре стихии,Именно: землю, огонь, дыхание воздуха, влагу. Первым из первых средь них стоит Эмпедокл Акрагантский,Коего на берегах треугольных вырастил остров,Что омывают кругом Ионийские волны и горькойСолью зеленых валов орошают его побережье,Узким проливом стремясь, и проносятся вдоль побережья,От Италийской земли границы его отделяя. Дикая здесь и Харибда, и здесь же глухие раскатыОгненной Этны грозят разразиться накопленным гневом,Чтоб, изрыгая опять из жерла могучее пламя,Снова она к небесам взнесла огненосные молньи. Но, хоть и много чудес представляется взору людскомуВ этой стране, и слывет она посещенья достойной,Полная всяких богатств, укрепленная силой народа,Не было в ней ничего, что достойнее этого мужаИ драгоценней, святей и славней бы его оказалось. И песнопенья его из глубин вдохновенного сердцаТак громогласно звучат, излагают такие открытья,Что и подумать нельзя, что рожден он от смертного корня. Всё же и он, и все те, о которых мы раньше сказали,Что и ничтожней его и во многом значительно ниже,Хоть вдохновенно открыть удавалось им ценного много,И из святилищ сердец изрекать приходилось ответыМного священней и тех достоверней гораздо, какиеПифия нам говорит с треножника Феба под лавром,Всё же, дойдя до начатков вещей, потерпели крушенье,И велико для великих падение тяжкое было. Прежде всего, потому, что они допускают движеньеБез пустоты, вместе с тем принимая и мягкость, и редкостьВоздуха, влаги, огня, земли, плодов и животных,Но пустоту в их тела не желают примешивать вовсе. Дальше, не знают они и пределов деления телаИ никогда никакой границы дробленью не ставят,Предполагая, что нет у вещей величин наименьших,Хоть мы и видим, что есть в каждой вещи предельная точка,Что представляется нам наименьшей для нашего чувства. Можешь из этого ты заключить, что предельная точкаВ том, что увидеть нельзя, и есть наименьшее нечто. Так как к тому же еще они полагают, что мягкиПервоначала вещей, каковыми рожденные вещиС телом, подверженным смерти, мы видим, то значит, должна быВся совокупность вещей давно уж в ничто обратиться,И возникать из него должно бы вещей изобилье. То и другое, как ты убедишься, от правды далеко. Эти стихии, затем, во многом враждебны, и ядомСлужат одни для других, и поэтому или погибнут,Вместе сойдясь, или врозь они все разбредутся, как, видим,Молнии, ветер и дождь разбегаются, бурей гонимы. И, наконец, если всё из стихий четырех создается,Если все вещи затем на них разлагаются снова,То почему же считать, что они представляют собоюПервоначала вещей, а не те им началами служат?Ведь и родятся они друг от друга и цветом взаимноДа и природою всей меняются испоконь века. Если ж подумаешь ты, что, входя в сочетанья друг с другомТело огня и земли или воздух и жидкая влагаСоединяются так, что природы своей не меняют,То ничего у тебя из них получиться не сможет:Ни оживленных вещей, ни бездушных, подобно деревьям. Ибо природу свою в разнородном смешении этомВсё обнаружит, сойдясь: ты увидишь, как вместе с землеюВоздух мешается там, и огонь остается во влаге. А между тем, при созданьи вещей, ведь должны непременноПервоначала вносить потаенную, скрытую сущность,Чтоб не являлось ничто препятствием или помехойВсяким созданьям иметь свои самобытные свойства. Больше того: от небес и огней их они начинаютИ говорят, что сначала огонь обращается в токиВоздуха, воздухом дождь порождается, дождь образуетЗемлю, и снова затем из земли всё выходит обратно:Влага сначала, а там уж и воздух и сызнова пламя. И непрерывно всё это сменяет друг друга, нисходитС неба к земле и с земли обратно к светилам небесным. Но невозможно никак так действовать первоначалам,Ибо должно пребывать всегда неизменное нечто,Чтобы не сгинуло всё совершенно, в ничто обратившись. Ведь, коль из граней своих что–нибудь, изменяясь, выходит,Это тем самым есть смерть для того, чем оно было раньше. И потому, если то, о чем только что мы говорили,Вечно сменяется так, то оно состоит из другого,Что измененьям совсем подвержено быть уж не может,Ибо иначе в ничто у тебя обратятся все вещи. Так не признать ли скорей, что тела есть с такою природой,Что, породивши огонь как–нибудь, точно так же способны, — При удаленьи из них немногих, с прибавкой немногих,Коль изменился их строй и движение, — воздух составить,И что таким же путем всё одно из другого выходит?«Но, возразишь ты, гласит сама очевидность, что в токиВоздуха всё из земли вырастает и кормится ею,И коль дождей не пошлет в надлежащую пору погода,Чтобы под ливнем из туч закачались, согнувшись, деревья,И если солнце всего не согреет теплом благодатным,То ведь не смогут расти ни деревья, ни злаки, ни звери». Правильно. Да и коль нас не питала бы твердая пищаС нежною влагой, то жизнь, покидая нас с гибелью тела,Все бы и мышцы тогда и все кости оставила наши. И несомненно, что мы подкрепляем себя и питаемПищею, свойственной нам, а иные созданья — иною. Ведь коль во многих вещах однородные первоначалаСмешаны многих вещей в сочетании многообразном,Разные вещи должны и питаться различною пищей. Часто имеет еще большое значенье, с какимиИ в положеньи каком войдут в сочетание те жеПервоначала и как они двигаться будут взаимно. Те же начала собой образуют ведь небо и землю,Солнце, потоки, моря, деревья, плоды и животных. Но и смешения их, и движения в разном различны. Даже и в наших стихах постоянно, как можешь заметить,Множество слов состоит из множества букв однородных,Но и стихи, и слова, как ты непременно признаешь,Разнятся между собой и по смыслу, и также по звуку. Видишь, как буквы сильны лишь одним измененьем порядка. Что же до первоначал, то они еще больше имеютСредств для того, чтоб из них возникали различные вещи. Анаксагора теперь мы рассмотрим «гомеомерию»,Как ее греки зовут; а нам передать это словоНе позволяет язык и наречия нашего скудость,Но тем не менее суть его выразить вовсе не трудно. Прежде всего, говоря о гомеомерии предметов,Он разумеет под ней, что из крошечных и из мельчайшихКости родятся костей, что из крошечных и из мельчайшихМышцы рождаются мышц, и что кровь образуется в телеИз сочетанья в одно сходящихся вместе кровинок. Так из крупиц золотых, полагает он, вырасти можетЗолото, да и земля из земель небольших получиться;Думает он, что огонь — из огней и что влага — из влаги,Воображая, что всё таким же путем возникает. Но пустоты никакой допускать он в вещах не согласен,Да и дроблению тел никакого предела не ставит. А потому несомненно, что так же двойную ошибкуДелает он, как и те, о которых мы раньше сказали. Первоначала, к тому ж, у него неустойчивы слишком,Ежели только считать допустимо за первоначалаТо, что природы такой же, как вещи, что так же страдаетИ погибает и что уберечь от конца невозможно. Что же могло бы из них удержаться под натиском мощнымИ от кончины бежать под самыми смерти зубами?Воздух, вода иль огонь? Или что еще? Кровь или кости?Нет, я уверен, ничто. Ибо все одинаково вещиСмертными будут вполне, как и то, что, мы видим, открытоГибнет на наших глазах, какой–нибудь сломлено силой. Но невозможно вещам ни в ничто отходить, ни, обратно,Из ничего вырастать, как я то доказал уже раньше. Кроме того, так как пища растит и питает нам тело,Надо считать, что и вся наша кровь, наши жилы и костиИз чужеродных вещей должны состоять непременно. Если же тут возразят, что всякая пища имеетСмешанный, сложный состав, и что в ней заключаются тельцаМускулов, части костей, и кровинки, и мелкие жилки,Выйдет, что надо считать, будто всякая твердая пища,Так же, как жидкость, сама состоит из вещей чужеродных:Из сухожилий, костей, и гноя, и крови в смешеньи. Далее, если всему, что растет из земли, заключатьсяНадо в самой же земле, то земля состоит непременноИз чужеродных вещей, что на свет из земли возникают. То же ты можешь сказать и о прочем, коль будет угодно:Если таятся в дровах и пламя, и дым вместе с пеплом,Из чужеродных вещей и дрова состоят несомненно,Из чужеродных вещей, что из дров, выходя, возникают. Здесь остается одна небольшая возможность увертки,Анаксагор за нее и хватается, предполагая,Будто все вещи во всех в смешеньи таятся, но толькоТо выдается из них, чего будет большая примесь,Что наготове всегда и на первом находится месте. Правдоподобия нет никакого в таком объясненьи. Ибо тогда и зерно, дробимое камнем тяжелым,Крови следы оставлять должно бы на нем постоянноИли еще что–нибудь, что в нашем питается теле;Были б и травы должны подобным же образом частоКровь источать из себя при треньи их между камнями;Стали бы воды струить такие же сладкие капли,Как молоко, что течет из сосцов у овец густорунных;Было бы видно тогда, как и в комьях земли размельчённыхРазного рода трава и хлебные злаки, и листьяВ маленьком виде в земле потаенно рассеяны всюду;И, наконец, расколовши дрова, мы увидеть могли быПепел и дым, и огни потаенные в маленьком виде. Но, очевидно, раз нет подтвержденья тому никакого,Надо считать, что в вещах не бывает такого смешенья,А сокровенно должны в вещах семена заключаться,Общие многим вещам в сочетании многообразном. «Но на высоких горах, — возражаешь ты, — часто бывает,Что у громадных стволов вершины соседние трутся,Если их ветры гнетут могучею силой, и, яркоВспыхнув, взвивается тут языками горящими пламя». Правильно. Но не огонь заложен в деревьях, а толькоМножество жара семян, и они–то от сильного тренья,Вместе друг с другом сплотясь, порождают лесные пожары. Если же было б в лесах потаенным готовое пламя,То не могли б ни на миг, скрываясь, огни оставаться,Но сокрушали б везде все леса и деревья сжигали б. Видишь ли ты, наконец, о чем только что мы говорили,Что постоянно имеет большое значенье, с какимиИ в положеньи каком войдут в сочетание те жеПервоначала и как они двигаться будут взаимно;Как, лишь слегка изменив сочетанья, они порождаютДерево или огонь? И подобным же образом также,При изменении лишь сочетания букв, создаютсяРазного рода слова совершенно различного смысла. И, наконец, если всё, что в вещах наблюдаешь ты явных,Может, по–твоему, быть не иначе, как если представить,Что и у тел основных такая же точно природа, —Первоначала вещей у тебя совершенно погибнут:Выйдет тогда, что они заливаются хохотом звонким,И по лицу и щекам текут у них горькие слезы. Что остается теперь, — ты узнай и внимательно слушай. Я не таю от себя, как это туманно, но острыйВ сердце глубоко мне тирс вонзила надежда на славуИ одновременно грудь напоила мне сладкою страстьюК Музам, которой теперь вдохновляемый, с бодрою мысльюПо бездорожным полям Пиэрид я иду, по которымРаньше ничья не ступала нога. Мне отрадно устамиК свежим припасть родникам и отрадно чело мне украситьЧудным венком из цветов, доселе неведомых, коимПрежде меня никому не венчали голову Музы. Ибо, во–первых, учу я великому знанью, стараясьДух человека извлечь из тесных тенёт суеверий,А, во–вторых, излагаю туманный предмет совершенноЯсным стихом, усладив его Муз обаянием всюду. Это, как видишь ты, смысл, несомненно, имеет разумный:Ведь, коль ребенку врачи противной вкусом полыниВыпить дают, то всегда предварительно сладкою влагойЖелтого меда кругом они мажут края у сосуда;И, соблазненные губ ощущеньем, тогда легковерноМалые дети до дна выпивают полынную горечь. Но не становятся жертвой обмана они, а, напротив,Способом этим опять обретают здоровье и силы. Так поступаю и я. А поскольку учение нашеНепосвященным всегда представляется слишком суровымИ ненавистно оно толпе, то хотел я представитьЭто ученье тебе в сладкозвучных стихах пиэрийских,Как бы приправив его поэзии сладостным медом. Может быть, этим путем я сумею твой ум и вниманьеК нашим стихам приковать до тех пор, пока ты не познаешьВсей природы вещей и законов ее построенья. Раз уже я доказал, что плотны тела основныеИ что летают они нерушимые в вечном движеньи,То мы рассмотрим теперь, бесконечна ли их совокупностьИли же нет; а затем, бытие пустоты доказавши,Или пространства и места, где все созидаются вещи,Выясним, есть ли конец у пространства во всем его целом,Или безмерно оно и зияет бездонною бездной. Нет никакого конца ни с одной стороны у вселенной,Ибо иначе края непременно она бы имела;Края ж не может иметь, очевидно, ничто, если толькоВне его нет ничего, что его отделяет, чтоб видноБыло, доколе следить за ним наши чувства способны. Если ж должны мы признать, что нет ничего за вселенной:Нет и краев у нее, и нет ни конца ни предела. И безразлично, в какой ты находишься части вселенной:Где бы ты ни был, везде, с того места, что ты занимаешь,Всё бесконечной она остается во всех направленьях. Кроме того, коль признать, что пространство вселенной конечно,То если б кто–нибудь вдруг, разбежавшись в стремительном беге,Крайних пределов достиг и оттуда, напрягши все силы,Бросил с размаху копье, то, — как ты считаешь? — оно быВдаль полетело, стремясь неуклонно к намеченной цели,Или же что–нибудь там на пути бы ему помешало?То иль другое признать придется тебе неизбежно,Но ни одно не дает тебе выхода, и согласитьсяДолжен ты, что без конца распростерто пространство вселенной. Ибо мешает ли тут что–нибудь и препятствием служит,Не допуская копье до намеченной цели домчаться,Или летит оно вон, — оно пущено все же не с края. Так я и дальше пойду и повсюду, где б ты ни наметилКрайних пределов, спрошу: «Что ж с копьем, наконец, этим будет?»Выйдет лишь то, что нигде никакого конца не поставить,И для полета всегда беспредельно продлится возможность. Кроме того, если всё необъятной вселенной пространствоЗамкнуто было б кругом и, имея предельные грани,Было б конечным, давно уж материя вся под давленьемПлотных начал основных отовсюду осела бы в кучу,И не могло бы ничто под покровом небес созидаться:Не было б самых небес, да и солнца лучи не светили б,Так как материя вся, оседая всё ниже и нижеОт бесконечных времен, лежала бы сбившейся в кучу. В самом же деле, телам начал основных совершенноНету покоя нигде, ибо низа–то нет никакого,Где бы, стеченье свое прекратив, они оседали. Все в постоянном движеньи всегда созидаются вещи,Всюду, со всяких сторон, и нижние с верхними вместеИз бесконечных глубин несутся тела основные. И, наконец, очевидно, что вещь ограничена вещью,Воздух вершинами гор отделяется, воздухом — холмы,Морю пределом — земля, а земле служит море границей,Но бесконечной всегда остается вселенная в целом. И по природе своей настолько бездонно пространство,Что даже молнии луч пробежать его был бы не в силах,В долгом теченьи чреды бесконечных веков ускользаяДальше вперед, и никак он не смог бы приблизиться к цели. Вот до чего для вещей необъятны повсюду просторы,Всяких границ лишены и открыты во всех направленьях. Дальше, природа блюдет, чтоб вещей совокупность пределаСтавить себе не могла: пустоту она делает граньюТелу, а тело она ограждать пустоту принуждает,Чередованьем таким заставляя быть всё бесконечным. И, если б даже одно не служило границей другому,Всё же иль это, иль то само бы простерлось безмерно. Ибо, коль был бы предел положен пустому пространству,Всех бы бесчисленных тел основных оно не вместило;Если ж в пространстве пустом их число ограничено было б,То ни моря, ни земля, ни небес лучезарная область,Ни человеческий род, ни тела бы святые бессмертныхСуществовать не смогли даже часа единого доли. Ибо материи всей совокупность, расторгнув все связи,Вся унеслась бы тогда, в пустоте необъятной рассеясь,Или, вернее сказать, никогда не могла бы сгуститьсяИ ничего породить, неспособная вместе собраться. Первоначала вещей, разумеется, вовсе невольноВсе остроумно в таком разместилися стройном порядкеИ о движеньях своих не условились раньше, конечно,Но многократно свои положения в мире меняя,От бесконечных времен постоянным толчкам подвергаясь,Всякие виды пройдя сочетаний и разных движений,В расположенья они, наконец, попадают, из коихВся совокупность вещей получилась в теперешнем видеИ, приведенная раз в состояние нужных движений,Много бесчисленных лет сохраняется так и при этомДелает то, что всегда обновляется жадное мореВодами рек; и земля, согретая солнечным жаром,Вновь производит плоды; и живые созданья, рождаясь,Снова цветут; и огни, скользящие в небе, не гаснут. Всё это было б никак невозможно, когда б не являлосьИз бесконечности вновь запасов материи вечно,Чтобы опять и опять восполнялася всякая убыль. Ибо, как все существа, лишенные пищи, тощаютИ начинают худеть, так же точно и всё остальноеДолжно начать исчезать, как только материи станетНедоставать, и приток постоянный ее прекратится. Да и наружных толчков недостаточно, чтоб отовсюдуВсю совокупность вещей сохранять и поддерживать в целом. Частым ударом они удержать ее могут отчасти,До появленья того, что вещей совокупность восполнит,Но и назад между тем им отпрядывать надо, и этимМесто началам вещей и время давать для побегаТак, чтоб свободно могли они оставлять сочетанья. Значит, всё новый приток изобильный начал неизбежен. Да, Чтоб и сами толчки непрерывно могли повторяться,Необходимо должна материя быть бесконечной. Тут одного берегись и не верь утверждению, Меммий,Что устремляется всё к какому–то центру вселенной,Будто поэтому мир и способен держаться без всякихВнешних толчков; и никак никуда разложиться не можетВерх или низ у него, ибо всё устремляется к центру,(Если, по–твоему, вещь на себя опираться способна),Что, находясь под землей, стремятся к ней тяжести снизуИ пребывают на ней, обернувшися кверху ногами,Как отраженья, что мы на поверхности вод наблюдаем:Будто бы вниз головой и животные также под намиБродят, и будто с земли упасть им никак невозможноВ нижние своды небес, как и наши тела не способныСами собой улететь к высоким обителям неба;Будто бы солнце у них, в то время как, ночи светилаМы созерцаем; что мы взаимно меняемся с нимиСменой времен, а их дни ночам соответствуют нашим. Но лишь надменным глупцам допустимо доказывать это,Ум у которых всегда к извращению истины склонен. Центра ведь нет нигде у вселенной, раз ей никакогоНету конца. И ничто, будь даже в ней центр, совершенноНе в состоянии в нем удержаться поэтому больше,Чем, по причине другой, от него быть отторгнутым вовсе. Всё ведь пространство и место, что мы пустотой называем,Иль через центр или не через центр уступает дорогуВсяким весомым телам, куда б ни влекло их движенье. Нет и места к тому ж, куда бы тела попадая,Тяжесть теряли свою и могли в пустоте удержаться;И пустота не должна служить для другого опорой,В силу природы своей постоянно всему уступая. Так что не могут никак в сочетании вещи держатьсяЛишь потому, что они отдаются влечению к центру. Кроме того, они мнят, что не всякое тело стремитсяК центру, но только земли и жидкости лишь это свойство,Или того, что в земном, так сказать, заключается теле:Влаги морей или с гор стекающих мощных потоков. И говорят, что, напротив, и воздуха тонкие токиТак же, как жаркий огонь, в то же время несутся от центра;И потому весь эфир сверкает созвездьями всюду,И на лазури небес питается солнечный пламень,Что собирается там всё тепло, убегая от центра. И не могли б зеленеть и высокие ветви деревьев,Если для каждой из них от земли понемногу питанье<Не притекало бы в ствол, доходя по ветвям до вершины. Но заблуждаются все, очевидно, кто так рассуждает,И доказательства их совершенно противоречивы,Так как основой для них неверное мнение служит. Ибо, раз я доказал, что нет конца у пространстваИ распростерто оно повсюду, во всех направленьях,То неизбежно признать, что материи также пределаНет нигде, и она должна притекать отовсюду,>Чтобы, подобно летучим огням, мироздания стеныВрозь не распалися вдруг, в пустоте необъятной рассеясь,И чтобы прочее всё не пошло точно так же за ними;Чтобы не рухнули вниз громоносные области неба; Чтобы внезапно земле из–под ног целиком не исчезнуть Вместе с распадом вещей, в смешеньи с обломками неба, При разложении тел не пропасть в пустоте необъятной Так, что в какой–нибудь миг исчезло бы всё, и остались Только пустыни пространств и незримые первоначала. Ибо, раз где–нибудь ты предположишь в телах недостаток, Здесь распахнутся вещам широкие смерти ворота, И через них, уносясь, толпою материя хлынет. Так без большого труда ты всё это можешь постигнуть, Ибо одно за другим выясняется всё. Не сбиваясь Тёмною ночью с пути, ты узнаешь все тайны природы, И постоянно одно зажигать будет светоч другому.
Книгогид использует cookie-файлы для того, чтобы сделать вашу работу с сайтом ещё более комфортной. Если Вы продолжаете пользоваться нашим сайтом, вы соглашаетесь на применение файлов cookie.
