Грегуар Делакур
Четыре времени лета
© Хотинская Нина, перевод на русский язык, 2016
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
А мы были похожи на фонарики ночных праздников: горе и радость наших любовей сжигали нас изнутри.
Пимпренель
Это лето пришло быстро. В последний уик-энд мая температура разом взлетела до двадцати градусов. Слышался первый смех в закрытых садах, сухой кашель от первого жирного дыма барбекю и вскрики полуголых женщин, врасплох застигнутых на солнышке. Все это походило на птичий щебет. Как будто весь городок превратился в вольер.
А потом мужчины стали встречаться в вечерней прохладе, пить первое розовое вино, хорошенько охлажденное, чтобы обмануть алкоголь, усыпить злые чары и выпить побольше. И тогда лето началось по-настоящему.
В это лето была Виктория. И был я.
Она еще не была моей, но я к этому шел. Тихонько.
Виктории было тринадцать лет. Мне пятнадцать.
Я смахивал на маленького взрослого, говорила моя мать, и этим напоминал, по ее словам, моего отца тем, кто его знал. Мой голос был почти басовитым, порой хриплым, как у иных мужчин на рассвете. Темный пушок обрамлял верхнюю губу.
Все вместе было не очень-то красиво, казалось мне тогда, но изумруды Виктории обладали даром видеть за гранью видимого.Я был ее другом. И мечтал быть ей много большим.
Мама потеряла работу в начале этого года. Как раз когда стало очень холодно.
Она была продавщицей в «Мод-де-Пари» в Лилле, на улице Эскермуаз. Ее шарм и изысканность, надо сказать, творили там чудеса, а безошибочный вкус украсил и облегчил не одну расплывшуюся фигуру. Но ничто не помешало грязи несправедливости.
После долгих недель слез и мартини она решила взять себя в руки. Поступила на бухгалтерские курсы. За неимением своих денег, говорила она, смогу хотя бы считать чужие. Мне нравилась ее ирония выжившей. Она остригла волосы и купила весеннее платье, бледно-розовое, дерзко подчеркивавшее ее тонкую талию и достойную внимания грудь.
После смерти отца – сердечный приступ за рулем его красной машины убил его на месте, а заодно унес еще три жизни – мама так и не смогла открыть свое сердце никому другому.
Никто и ничто его не заменит, горько жаловалась она, я однолюбка, я дала клятву.
Она верила, как хотелось и мне верить тогда, что любовь одна.