ПЬЕР АЛЕКСИС ПОНСОН ДЮ ТЕРРАЙЛЬ
ПРЕКРАСНАЯ ЮВЕЛИРША
I
В июльский вечер 1572 года два всадника ехали по дороге из По в Нерак.
Оба были молоды, и чуть пробившиеся усы их свидетельствовали о том, что им едва ли минуло двадцать лет. Один из них был брюнет, а другой блондин. У первого черные, как смоль, волосы были коротко острижены, у второго золотистые кудри развевались по плечам.
Ночь была одновременно светлая и темная, как это бывает на Юге: звезды блестели на темно-синем небе, а земля была погружена во мрак.
Повернувшись друг к другу в седле и несколько наклонившись, они разговаривали вполголоса.
— Ноэ, друг мой,— говорил брюнет,— не правда ли приятно ехать в такую теплую летнюю ночь по безмолвной пустынной дороге, пришпоривая маленькую горячую беарнскую лошадку?
Блондин засмеялся.
— В особенности приятно ехать, Генрих, когда выезжаешь темной ночью из Нерака и направляешься в чудесный замок, окно в котором в полночь откроется для вас.
— Тс… болтун…
— Вы же сами сказали, Генрих, что дорога пустынна; притом признайтесь, принц, что вы заговорили о прелести ночи для того только, чтобы затем перевести разговор на «нее»…
— Ба,— продолжал юный блондин,— пусть лишат меня права носить имя Амори и объявят отца моего сира Ноэ принадлежащим к позорному роду, если я не прав, утверждая, что вы, мой милый повелитель, уже целый час с нетерпением ждете, чтобы я начал говорить с вами о Коризандре.
— Ноэ, Ноэ! — проворчал темноволосый всадник. — От Парижа до Нерака и от Парижа до Ла-Рошели не сыщешь такого дурного поверенного, как ты. Ты поступаешь крайне неосторожно, заставляя дорожное эхо повторять имена.
Юный Амори де Ноэ лишь усмехался.
— Ты не знаешь,— продолжал тот, кого Ноэ назвал Генрихом и с которым он обращался так запросто,— какой тонкий слух у ревнивых мужей.
Басня про царя Мидаса была выдумана, вероятно, для них. Вырой яму в земле и скажи туда потихоньку: «У бедного графа Грамона есть жена Коризандра, которая…» И ты не успеешь еще закопать яму, как ветерок, дующий в листве соседнего кустарника, унесет на своих крыльях твои слова и доставит их бедному графу…— Ах! — сказал блондин. — Этого именно мне бы и хотелось.
— Как! чудак, ты хотел бы…
— Я хочу, Генрих, чтобы вы признались, что вы отчаянно храбрый человек. — Неужели!
— Вы два раза счастливо ускользали от него. В первый раз граф вечером вошел к своей жене, и вы простояли более часа, спрятавшись в складках занавеси. В другой раз вы провели ночь в листве ивы.
— Это было летом, и я проспал на ветке дерева.
— Знаете ли, Генрих, что граф, который так же ревнив, как некрасив, может подослать кого-нибудь убить вас, хотя вы и принц, если бы у него не хватило смелости погрузить кинжал в ваше сердце.
— Ноэ, мой милый,— возразил темноволосый всадник,— слыхал ты когда-нибудь, какие сказки рассказывают про мою бабушку Маргариту Наваррскую?
— Еще бы, но по какому поводу?
— Есть один повод, но он заключает прекрасное нравоучение относительно любви: «Любовь,— говорила королева Маргарита,— волшебная страна, когда ее приходится достигать, идя по тяжелой, крутой дороге, полной препятствий и всяких опасностей. Но когда туда идешь прямым путем, то страна эта теряет уже всякую привлекательность и приятность».