Булат Шалвович Окуджава
Под управлением любви. Лирика (70-е – 90-е)
«Часики бьют так задумчиво…»
Часики бьют так задумчиво,медленно, не торопясь. И в ожидании лучшегожилка на лбу напряглась,хоть понимаю, естественно,счастья желая себе:сложится все соответственновере, слезам и судьбе. «У Спаса на Кружке забыто наше детство…»
У Спаса на Кружке забыто наше детство. Что видится теперь в раскрытое окно?Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться,все больше мест в Москве, где пусто и темно. Мечтали зло унять и новый мир построить,построить новый мир, иную жизнь начать. Все меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,все больше мест в Москве, где есть о чем молчать. Куда-то все спешит надменная столица,с которою давно мы перешли на «вы»…Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица,все больше мест в Москве, где и без нас правы. «Как время беспощадно…»
Как время беспощадно,дела его и свет. Ну я умру, ну ладно —с меня и спросу нет. А тот, что с нежным пухомнад верхнею губой,с еще нетвердым духом,разбуженный трубой, —какой счастливой схваткойразбужен он теперь,подкованною пяткойзахлопывая дверь?Под звуки духовыене ведая о том,как сладко все впервые,как горько все потом… Проводы у военкомата
Б. Биргеру
Вот оркестр духовой. Звук медовый. И пронзителен он так, что – ах…Вот и я, молодой и бедовый,с черным чубчиком, с болью в глазах. Машут ручки нелепо и споро,крики скорбные тянутся вслед,и безумцем из черного хоранарисован грядущий сюжет. Жизнь музыкой бравурной объята —всё о том, что судьба пополам,и о том, что не будет возвратани к любви и ни к прочим делам. Раскаляются медные трубы —превращаются в пламя и дым. И в улыбке растянуты губы,чтоб запомнился я молодым. «О, фантазии на темы…»
В.
Войновичу
О, фантазии на темыторжества добра над злом!В рамках солнечной системывы отправлены на слом. Торжествует эта свалкаи грохочет, как прибой…Мне фантазий тех не жалко —я грущу о нас с тобой. «На Сретенке ночной надежды голос слышен…»
На Сретенке ночной надежды голос слышен. Он слаб и одинок, но сладок и возвышен. Уже который раз он разрывает тьму…И хочется верить ему. Когда пройдет нужда за жизнь свою бояться,тогда мои друзья с прогулки возвратятся,и расцветет Москва от погребов до крыш…Тогда опустеет Париж. А если все не так, а все как прежде будет,пусть Бог меня простит, пусть сын меня осудит,что зря я распахнул напрасные крыла…Что ж делать? Надежда была. Романс («Стали чаще и чаще являться ко мне…»)
Стали чаще и чаще являться ко мнес видом пасмурным и обреченнымодна дама на белом, на белом коне,а другая на черном, на черном. И у той, что на белом, такие глаза,будто белому свету не рады,будто жизни осталось на четверть часа,а потом – всё утраты, утраты. И у той, что на черном, такие глаза,будто это – вместилище муки,будто жизни осталось на четверть часа,а потом – всё разлуки, разлуки. Ах, когда б вы ко мне заглянули в глаза,ах, когда б вы в мои поглядели, —будто жизни осталось на четверть часа,а потом – всё потери, потери. «Как хорошо, что Зворыкин уехал…»
Кириллу Померанцеву
Как хорошо, что Зворыкин уехали телевиденье там изобрел!Если бы он из страны не уехал,он бы, как все, на Голгофу взошел. И не сидели бы мы у экранов,и не пытались бы время понять,и откровения прежних обмановбыли бы нам недоступны опять. Как хорошо, что уехал Набоков,тайны разлуки ни с кем не деля. Как пофартило! А скольких пророковне защитила родная земля!Был этот фарт ну не очень-то сладок. Как ни старалась беда за двоих,всё же не выпали в мутный осадоктернии их и прозрения их. Как хорошо, что в прозрении трудномнаши глаза застилает слеза!Даже и я, брат, в моем неуютномблагополучии зрю небеса. Что же еще остается нам, кромеэтих, еще не разбитых оков?Впрочем, платить своей болью и кровью —это ль не жребий во веки веков?
