Николай Чадович, Юрий Михайлович Брайдер
Клинки максаров
…Лабиринт не стоит воздвигать, потому что Вселенная – лабиринт уже существующий.
Часть первая
Словно лавовый поток размером с океан, словно цунами из горящей нефти, словно протуберанец, родившийся в недрах преисподней, надвигалось на Страну Забвения Лето и вместе с ним – смерть.
Первыми, как всегда, умерли нежные цветы, покрывавшие черепашьи пастбища. Дети собирали опавшие лепестки и охапками носили их в дом судьи Марвина.
Тот сидел в пустой светлой комнате, стены и потолок которой хранили неистребимые следы предыдущего Лета, и рассеянно составлял из этих лепестков картину. По замыслу судьи, ее гамма должна была как-то контрастировать с его собственными невеселыми мыслями. Однако на этот раз у Марвина ничего не получалось. Как он ни компоновал оттенки, к каким только ухищрениям не прибегал, мертвые, иссушенные неведомой силой лепестки могли выразить только то, что выражали: тоску, тлен и печаль небытия. Дети тихо стояли вокруг и наблюдали за его кропотливой работой. Большинству из них предстояло умереть в самое ближайшее время, и они знали об этом.
Хотя Лето, как ему и положено, пришло совершенно неожиданно, все необходимые приготовления были уже сделаны, последние распоряжения отданы, и каждый знал свою дальнейшую судьбу. Судья лично попрощался со всеми, кому на этот раз не хватило места в Убежище, – со стариками и калеками, которые и так не протянули бы долго, с чужеродцами, имевшими здесь лишь временный приют, и детьми, слишком взрослыми, чтобы разделить саркофаг с кем-либо из родителей, и в то же время слишком юными, чтобы самостоятельно пережить страшную летнюю пору.
За стеной заскрипел песок, послышалась простенькая, еще далекая от совершенства мелодия, и в пустом проеме дверей появился младший брат судьи Тарвад, на попечении которого находились машины холода. Все свое свободное время он посвящал музицированию и никогда не расставался с оправленной в серебро свирелью.
Марвин отодвинул незаконченную картину и ласковым, но решительным жестом отослал детей прочь. Возле судьи осталась только его дочь. Голову девочки украшал венец смертницы, и поэтому ей было позволено многое из того, что не позволялось раньше.
– Какие новости, брат? – спросил судья.
– Черепахи уже перестали пастись и тронулись восвояси, – сказал Тарвад и легонько дунул в свирель.
– Глупые создания. – Судья пожал плечами. – Их путь мучителен и не ведет к спасению. Не лучше ли до самого последнего вздоха наслаждаться пищей, покоем и любовью… Но ведь тебя привели ко мне совсем другие дела. Не так ли, брат?
– Да. – Тарвад был явно смущен. – Я пришел к тебе не как к брату, а как к судье. Всем известны твои справедливость и рассудительность. Но я пришел не один. Со мной странный человек, чужеродец. Его речи иногда трудно понять, но ты будь терпелив и выслушай его до конца. Если он о чем-нибудь попросит тебя, постарайся помочь. Поверь, так будет лучше для всех нас.
Пока сильно озадаченный Марвин размышлял над этими словами, мелодия свирели постепенно обретала стройность и полнозвучность.