Две сверхэлегантные дамы в кружевных мантильях на завитых головах – точно собрались
на торжественную папскую мессу – смущенно и нерешительно вошли в пустое фойе. Как
спокойно входили они обычно в это здание к концу первого акта, потому что опоздание
считается у знати хорошим тоном. Но сегодня они встревоженно и торопливо пошептались,
оттесняя друг дружку от зеркала, подправили локон, припудрили щечку, повертели боками и
наконец, никем не задерживаемые, подобрав длинные юбки, взбежали по лестнице и скрылись
в ложах бенуара. Теперь торжественно освещенное фойе и вовсе опустело, и буфет в глубине стоял без
надзора, хотя там можно было видеть стройный ряд бокалов с шампанским и блюда с
закусками – все явно не на продажу. Отчетливо слышалось в глубокой тишине гудение газовых
фонарей. Только время от времени сквозь плотную обивку прорывалось tutti оркестра:
одиночные угрюмые аккорды, – как бывает, когда неслышный разговор в соседней комнате,
вдруг переходит в спор и перемежается запальчивыми дерзкими словами. Зато длинный коридор, ведущий от вестибюля к Каналь ла Фениче, освещали только три
керосиновые лампы над запасными входами. Темный, тянулся он вдоль исполинского корпуса
зрительного зала и сцены, который, казалось, висел подобно морскому паруснику в доке. Две
лесенки вели к входным дверям с круглыми оконцами, откуда лучом летнего дня глядел в
темноту зеленовато-желтый праздничный свет. В щели можно было также разглядеть
конструкцию подполья сцены, где при свете подслеповатого фонарика пожарный предался
своей апатической профессиональной грусти. В полумраке коридора гулкими шагами прохаживался старый человек в темно-зеленой
ливрее театрального служащего. У него была седая раздвоенная борода а-ля Франц-Иосиф,
нарочно изобретенная для того, чтоб она не прикрывала на груди ордена и всякие знаки
отличия. Такая борода была здесь не в редкость среди стариков, ибо рассказ наш относится к
1882 году и со времени освобождения Венеции и объединения Италии протекло лет десять с
небольшим. Старик возбужденно и угрюмо разговаривал сам с собой.
Казалось, он был недоволен
своею сегодняшней службой. Шумно шагая взад и вперед, он точно решил повысить протестом
собственное значение, показать людям в зале, что он на посту, и в затаенной злобе всячески
мешать игре. Вдруг он поднял голову; его сутулая фигура стала внушительной, и с важной
медлительностью полицейского, направляющегося к месту происшествия, он двинулся
навстречу господину, который спокойно шел по коридору.
– Нельзя сегодня! Ingresso 3 воспрещается! Здесь частное празднество. Остановленный таким порядком господин был в темно-коричневом пальто и держал в
руке черную широкополую шляпу. Он спокойно остановился перед ливреей и поднял на ее
носителя спокойные, очень синие, чуть влажные глаза, взгляд которых как будто вернулся из
2 Брошюры с текстом оперы, либретто (итал. ).
3 Вход (итал. ). Франц Верфель: «Верди. Роман оперы» 4
блужданий в далях. Эти смелые, рассеянно-мечтательные глаза затенял сильно выпуклый лоб, и
выражали они не досаду, а легкое удивление, что кто-то отважился задержать его.